Последняя лошадь - Владимир Кулаков

Сегодня же она была в полном недоумении…

Молодая пара пришла не одна, а в сопровождении родителей жены. Судья несколько оробела, увидев известную актрису. Она предложила посидеть родственникам за дверью, но они настояли на своём присутствии. Глядя на хлюпающую носом супругу и на красные глаза мужа, судье пришлось несколько раз предложить им ещё раз всё хорошенько обдумать. Они, держась за руки, синхронно мотали головами. Время шло. Пауза неприлично затянулась, а решения всё не было. Судья не понимала, как поступить. С её точки зрения, этот корабль, может, и дал течь, но всё ещё продолжал плыть…

Наконец Виктор Петрович тихо сказал:

– Разводите их! Не мучайте…

Как только было объявлено, что решением суда они перестали быть мужем и женой, Валентина разрыдалась и бросилась к Пашке на шею. Её мама кончиком носового платка то и дело прикладывалась к уголкам своих прелестных глаз. Так они и вышли из зала суда. Мать оттащила Валентину от Пашки. Виктор Петрович взял руку бывшего зятя, вложил её в свою и долго, понимающе смотрел в глаза. Мужчины были объединены общей незавидной судьбой несостоявшихся мужей, потаённым незаслуженным горем и отчаянным желанием это скрыть. Виктор Петрович обнял Пашку, по-отцовски нежно прижал к себе, похлопал по плечу и, круто развернувшись, пошагал в ближайший переулок. Валентина, влекомая матерью, медленно пошла на остановку такси. Пашка постоял-постоял и шагнул в никуда.

Судья, наблюдавшая эту картину из окна зала заседания второго этажа, зябко повела плечами, вздохнула и задёрнула штору…

Пашка брёл по Васильевскому в сторону центра, опустив лицо. Сегодня он решил заночевать у ребят в цирковой гостинице на Инженерной или, что ещё лучше, у Виктора Петровича в его гримёрке с окнами на Фонтанку. Домой, к Инне Яковлевне, ноги не шли. Там всё напоминало о Вале – теперь уже официально бывшей жене. Разговоров никаких ни с кем не хотелось, сочувствия тоже. Не хотелось сейчас ничего…

Встречный пронизывающий ветер с Невы ерошил волосы и холодным зверьком то и дело норовил нырнуть за поднятый воротник. Пашка ёжился, втягивал голову в плечи и засовывал поглубже руки в пустые карманы пальто. Тяжёлое свинцовое небо едва сдерживалось, чтобы не пролиться отчаянным ливнем. Моросило. Под каблуками медленно проплывал серый в трещинах асфальт. Серые поребрики тротуаров неожиданно бросались под ноги. Сверху давила серая масса бессмысленного мироздания. Серые фасады домов, исполосованные и обожжённые студёными балтийскими ветрами, сочувственно взирали на Пашку подслеповатыми пыльными окнами.

Ветер хозяйничал в скверах, терзая ещё крепкую листву. Сорванная с ветвей, она потревоженным вороньём кружилась над Пашкой, словно что-то предрекая…

Васильевский остров играл на ладони Ленинграда в гигантские крестики-нолики, перечёркивая строгие линии кварталов параллелями нешироких проспектов. Сегодня на многом были поставлены «крестики». То, что составляло Пашкину жизнь последних лет, оказалось «ноликами». Всё было перечёркнуто судьбой и людьми. Выигравших не было. Проиграли все…

Нумерованные линии Васильевского невольно фиксировались в сознании Пашки: пятнадцатая, четырнадцатая, тринадцатая… Словно его существованию оставалось совсем ничего – вот только досчитать…

Он изрядно продрог. Дойдя до ближайшей остановки, сел в первый попавшийся троллейбус. Бросил несколько монет в кассу, оторвал билет. «Хм, счастливый!..» Сам не заметил, как стал его медленно жевать. Бумага отозвалась лёгким привкусом горечи…

Немногочисленные пассажиры сонно клевали носами. Пашка, покачиваясь, ехал на задней площадке, прислонясь лбом к холодному стеклу, чуть запотевшему от его дыхания. Капли дождя чертили извилистые линии и слезою падали на убегающий прочь асфальт.

Листья, взлетевшие от очередного порыва ветра, махали Пашке на прощание своими коричневыми замерзшими ладошками…

В этой осени умирала чья-то Любовь…

…Пашка шагал по Дворцовому мосту. Он сознательно подставлял лицо октябрьскому ветру, который выбивал из глаз слезу, а из тела – последние остатки тепла. «Умереть! Умереть! Так больше жить нельзя! Нет сил и смысла!..»

Пашка остановился посередине любимого моста, где с Валентиной столько раз любовались панорамой города. По нему они часто возвращались из цирка домой, на Васильевский, пешком. Здесь когда-то Пашка признался Валентине в любви. Позже тут обсуждали свою будущую свадьбу. Именно здесь, на этом месте, Валя шла по перилам моста, как по цирковому канату…

Через несколько часов этот мост тоже будет разведён…

Сегодня Дворцовый был словно чужим. Внизу чёрным потоком кипела Нева. Пашка наклонился над перилами. Чернота притягивала, звала. «Мгновение, полёт, и муки кончатся…» Чёрный экран воды рисовал мутные образы отца, уход в вечность мамы, пьяную тётку. Чёрным пожаром полыхали кадры измен Валентины. Среди этого наслоения жгущей боли спасительным компрессом всплыл образ Захарыча. Сердце защемило: «Деда только жалко, а так…»

– Замеча-ательный день сегодня! – Пашка почувствовал лёгкий удар по плечу. Женский голос за спиной был полон радости жизни. Жарких вздрогнул и снова ощутил холод стального парапета моста.

– Да уж… – грустно выдохнул он облачко пара, не поворачиваясь.

Закутанная по глаза в вязаный шарф девушка зябко повела плечами. Потом с какой-то странной радостью продолжила:

– То ли чай пойти выпить, то ли повеситься!..

Пашка невольно улыбнулся. Его одиночество было бесцеремонно прервано.

– Хм, смешно… Неплохо придумала.

– Дарю! Но это не я, это Чехов! Живи!.. – девушка ещё раз по-приятельски хлопнула Пашку по плечу и поспешила дальше. Они даже не увидели лиц друг друга…

Валентина пришла ближе к полуночи уставшая, осунувшаяся и какая-то враз постаревшая. Инна Яковлевна встретила её глазами, полными сочувствия, жалости и любви.

После сегодняшнего развода в её внучке явно шла борьба. Внутри, видимо, что-то догорало прежнее и зарождалось новое. В её взгляде появилось неведомое доселе. Она вдруг стала совсем взрослой женщиной. Инна Яковлевна видела такой свою внучку впервые и была встревожена не на шутку. Отношения у них всегда были более чем доверительные. По сути, Валентину воспитала она, родной матери было некогда…

– Валюша! Что будем делать? Ты понимаешь, что твоя жизнь медленно, но уверенно летит под откос?.. Разве так можно с людьми, девочка моя! Ты же предала дружбу! Свою любовь! Ты предала Пашку! Он же невинное дитя! Как же ты жить будешь дальше?..

– Хм, под откос или в откос, родная, не страшно! Ну, обожжёт тело словно крапивой – дело привычное, жить будешь. Лишь бы не за откос…

– Ну что ты за человек такой! Что значит – «за откос»?

– Не обижайся, любимая! В цирке, как и в жизни, тоже есть свои откосы. Правда, правда! Ты видела – в нашем с папой воздушном полёте над манежем висит страховочная сетка. От неё по бокам идут вверх два продолжения – те самые откосы. Они нужны для того, чтобы сорвавшийся гимнаст не упал с высоты на зрителей…