Выстрел в Опере - Лада Лузина

— Ну, она, конечно, не Господь Бог, — капитулировала Чуб.

Выдернув из шкафа украинскую вышиванку-сорочку, она прикидывала ее на себя.

— Ладно, пускай не голяк, пусть висяк. — Раритетная рубаха из коллекции дедушки Чуба слегка примирила ее с Машиным упрямством. — Разницы нет! — Внучка Чуб нырнула в рубаху. — И если в ближайшее время небо не маякнет нам че-то покруче и попонятней, ее для нас и подавно не будет. — Даша завязала узел под грудью, нацепила четыре мониста, серьги, двадцать браслетов и прозвенела: — Сегодня 10-е! Послезавтра бой. И за такую историю нам его на год не перенесут. А поскольку на небо больше полагаться нельзя, единственное наше спасение срочно отыскать хоть один ведьмацкий корень! Слушай, — озадачилась она, разглядывая экипировку (как и следовало ожидать, кожаные шорты-трусы в комплекте с буйной национальной вышивкой и ботинками а-ля Джонни Депп выдали землепотрясный результат!). — Но если мой деда так классно знал все ведьмацкие примочки, неужели он мог вычислить их просто так? Неужели у нас в роду никого не было? Это же нонсенс! Родиться в Киеве, где стоит целых четыре Лысых Горы, где каждая вторая — ведьма… И оказаться третьей! Да быть того не может. Я задницей чувствую. Я — точно ведьма! А Катя тем более! Во времена инквизиции ее бы сожгли без всяких доказанных родственников, только за то, что такая красивая. Сказали бы «ведьма» — и в костер…

— Купальский костер. Купала!!! — закричала Ковалева так громко, что сумела потрясти даже Землепотрясную. — Ахматова родилась на Ивана Купалу! В «Иванову ночь». Она — ведьма!

— Разве Ахматова родилась 7 июля? — застопорилась певица.

— Анна Ахматова родилась 23 июня, то есть 11 июня по старому стилю. — В комнату, улыбаясь, вплыла Дашина мама.

— Почему же в статье было сказано «родилась на знаменитую Иванову ночь»? — впала в ступор студентка.

— Потому, — ответила литературная мама, — что Ахматова сама написала: «Я родилась в один год с Чарли Чаплиным, „Крейцеровой сонатой“, Эйфелевой башней. В то лето Париж праздновал 100-летие падения Бастилии — 1889-й, а в ночь моего рождения справлялась и справляется знаменитая древняя „Иванова ночь“». О, она умела выписывать свою биографию!

— Она классно пиарила! — перевела эстрадная дочь. — Говорю, она была обычной обманщицей, как и все нормальные звезды.

— Ахматова? Ну конечно, обманщица, — улыбнулась Вероника. — Анна Ахматова всерьез утверждала, что род ее пошел от последнего хана Золотой Орды — Ахмата, прямого потомка Чингисхана. Что ее бабушка, чью фамилию она взяла как псевдоним, татарская княжна. Хотя ее бабка Прасковья Ахматова не была ни княжной, ни, тем паче, татаркой.

— И про Иванову ночь приврала для красного словца, — добила подругу Даша. — И про Лиру, и про предсказание «Ты станешь поэтом». Это же шоу-бизнес! Здесь все врут.

— Значит, Ахматова — не ведьма, — погасла Маша.

— Ахматова? Ну конечно же ведьма, — улыбнулась Вероника. — Не зря же Цветаева называла ее в стихах «чернокнижницей», а муж Ахматовой, Николай Гумилев, написал: «Из города Киева, из логова Змиева я взял не жену, а колдунью».

— Что? — коротко охнула Маша.

— Из логова Змиева?! — звякнула монистами дочь. — Откуда он знал про Змея?!

— Про Змея? — приподняла бровь Вероника.

— В Киеве живет Змей. Жил Змей. Но мы его… — Чуб чуть не выдала матери древнюю тайну.

«Надо предупредить ее, — испугалась студентка. — Нельзя открывать правду слепым. Это Великий запрет».

Но уже зазвеневшая в воздухе тайна не произвела на Дашину мать никакого воздействия.

— Я уже говорила сегодня Анечке Голенко… — Вероника закурила, выдохнула дым и закончила: — …о магии литературы. В своих произведениях писатели и поэты часто предсказывают то, о чем не может знать простой смертный. Взять, к примеру, трагедию «Титаника». За четырнадцать лет до кораблекрушения вышла книга, где писалось, как, напоровшись на айсберг, тонет корабль под названием «Титан». Или зачем далеко ходить, муж Ахматовой — поэт Николай Гумилев — не только предсказал свою смерть, но и почувствовал рожденье звезды. «В созвездии Змия загорелась новая звезда», — написал он за полвека до того, как японские астрономы официально зарегистрировали появление новой звезды в созвездии Змеи. А за пять лет до своего расстрела Гумилев подробно описал в стихах человека, который «занят отливаньем пули, что меня с землею разлучит»…

— И чего это значит? — спросила Даша.

— Точно не знаю, — известила дочь Вероника. — Но недавно у меня появилась теория. Все талантливые литераторы — ведьмы и колдуны, в той или иной мере. Судите сами: и писатели, и колдуны выстраивают хитросплетения слов в неком завораживающем нас порядке. Колдуны называют это заговорами и заклинаниями. Литераторы — романами и стихами. Ведьмы и колдуны делают это осознанно. Писатели и поэты — в озарении. А суть не меняется! Достаточно расставить нужные слова в нужной последовательности — и ты можешь изменить мир.

— Чароплетство, — медленно произнесла Маша, скорее вопросительно, чем утвердительно. — Писатель тоже создает мир, существующий по придуманным им законам. Как и…

«…Марина, вынудившая всех тысячу лет подчиняться провозглашенным ею законам!»

— Как и колдун, — кивнула литературная мать. — Буквы как ноты, пишущий должен чувствовать ритм и мелодику слова, его магию! Лучший пример: молитвы и заклинания, само прочтение которых точно отрывает тебя от реальности и… творит чудеса. В идеале писатель должен писать так же! Как чародей. Как сам Господь Бог, который, согласно Евангелию от Иоанна, сотворил мир с помощью слова.

— То есть вы думаете, — с тревогой спросила Маша, — писатель способен переделывать мир? И литературная модель мира, которую он создает, как восковая кукла — модель человека, которую ведьма колет иглой? Она колет куклу, а с человеком случается беда.

— Прекрасное сравнение! — окрылилась Вероника. — Если позволите, я воспользуюсь им в своей статье.

— Нет, ма, — после секундного размышления напыжилась Даша. — Мне эта теория не нравится. Из нее получается, будто мужчины в магии круче, чем женщины. Ведь писателей-мужчин всегда было больше.

— Ну, я бы так не сказала. — Стоило Даше открыть рот, улыбка Вероники стала умильно-прозрачной. — Просто женщинам не так уж давно разрешили быть писательницами. Каких-то сто лет назад они сидели дома, рожали по восемь детей, были перманентно беременными. Когда им было писать? Да и захоти они, кто б их опубликовал? Жорж Санд, Мери Шелли, Леся Украинка были скорее исключениями — бунтарками. А сейчас погляди на лотки — сплошные дамочки пишут. Их больше, мышонок. Боюсь, скоро мы вовсе выживем мужиков из литературы. Все идет к тому.

— Я — не мышонок!!! — загорлопанила Чуб, взорвавшись внезапной и громогласной гранатой. — Не смей разговаривать со мной так! Словно я маленькая! Глупая! Я — большая и умная. Только ты считаешь меня дурой…

— Конечно же нет, — разубедила ее Вероника. — Я считаю, что у тебя сложный период — искательный. Ты ищешь себя, не можешь пока найти. Но я люблю тебя такой, как ты есть, на всех этапах, периодах, ведь ты моя дочечка. — Вероника глядела на дочь с такой непоколебимой любовью, что было понятно: она впрямь любит Дашу любой — кричащая, пыхтящая, топающая, она доставляет ей равную радость!