Курчатов - Раиса Кузнецова

Зима роскошная. На меня снег, мороз, мягкое, сероватое небо действуют как крепкое вино, и я хожу смеющаяся, румяная, с блестящими глазами. Я влюблена в Петроград. О, как жаль, что я не могу сейчас бродить с Вами здесь и знакомить Вас с бесподобной красотой моего родного города. Пишите. Вера».

№ 8

«Петроград, 26 января 1922 г.

Милый Игорь!

Наконец, сегодня получила Ваше письмо от 4 января. Ваше письмо пришло ко мне как бы из совсем мне далекого и чуждого теперь мира. Наука, Маркс, коммунистические идеалы… как это все бесконечно далеко сейчас мне, Игорь. Но, когда я прочла Ваше письмо, мне стало ужасно стыдно за мелочность и эгоистичность моей жизни. Я не могу сказать, чтобы моя жизнь была бы бесцветна, о нет. Масса ярких впечатлений, даже сильные переживания, даже серьезные мысли, но все это только вокруг меня самое, все это только я, да ближайшие ко мне люди. Мне кажется, что сейчас я переживаю период, который бывает у всех, когда превращаешься во взрослого человека, начинаешь общаться с широким кругом людей, и в отношении к ним и в отношении их к тебе появляется то новое, ощущая и замечая которое я говорю себе: „Я уже не маленькая девочка, я чувствую себя юной, я знаю, что полна свежести и привлекательности, молодости, я чувствую, что наступает время расцвета всего моего существа!“ И я радуюсь. Вы понимаете это? И невольно, общаясь с людьми, приходят в голову новые мысли и решаешь новые вопросы, но все это очень личного характера или же очень в узких рамках. Вы понимаете, я учусь жить и пока это очень весело и интересно минутами. В эти веселые, хорошие минуты я так забываюсь, так свободно радуюсь и веселюсь, что, когда они проходят и я возвращаюсь к обычному, мне кажется, что я просыпаюсь от сна. А когда я просыпаюсь, то на сцену является неумолимая совесть, злая, насмешливая критика себя и других и в конце концов вечный голос внутри говорит: „Не то, не то!“ А что же то, я и сама не знаю, наверное, хотя, пожалуй, и знаю. Да это уж очень сказочно-прекрасно для реальной жизни. Мне одна моя подруга, очень близкая, очень хорошая, говорит, со значением глядя на меня: „Я боюсь, Вера, что тебе трудно быть вполне счастливой, ты уж слишком многого хочешь“. Вы знаете, я сейчас этого боюсь и, говорю Вам искренно, с радостью отказалась бы от этого хотения, чтобы хоть раз сказать от всей души, в минуту спокойную и ясную — да, это то! И мне страшно, очень страшно, что этого не будет.

Вот теперь я увлекаюсь танцами, балами, маскарадами и т. п. И бываю вполне счастлива, когда в ярко освещенном зале, под плавную, очаровывающую музыку я танцую легко и свободно. Кругом меня тоже танцуют веселые, красивые пары, и в блеске света, погружаясь в звуки музыки, как-то мистически сливаясь и подчиняясь гармонии звука, чувствуешь себя легкой, свободной, полной грации. Это чувство похоже на экстаз. Теперь я понимаю, отчего когда-то были священные пляски. Упиваешься звуками, ритмом и грацией движений и красотой вокруг и в себе и доходишь до полного забвения реального, уносишься от грубого и пошлого во власть звуков и движений. Это дает мне радость и счастье. Да вообще тут приходится переживать много такого, что не скажешь так словами, это очень индивидуальное, очень тонкое. Если бы Вы были здесь, видели бы меня, я бы смогла рассказать, пожалуй, да Вы бы и сами почувствовали. Но все-таки я уже предчувствую в себе перелом и скоро или серьезно стану заниматься в Университете, или увлекусь другим серьезным. Ни танцы, ни встречи с милыми, симпатичными, но, в сущности, пустыми людьми не дают удовлетворения. Знаете, Игорь, как мало настоящих людей, с душою чуткой и красивой. Может быть, я сама плохо в людях разбираюсь, но большинство отталкивают меня или неразвитостью, или их поверхностностью. Возмутительно то, что я смею так всех судить. Во мне не говорит какая-нибудь излишняя скромность или самоунижение, когда я так возмущаюсь собою, но я поражаюсь, откуда во мне столько самоуверенности, что я всех критикую и ставлю себя в душе выше многих. Это очень плохо, и мне даже стыдно писать Вам, но я хочу, чтобы Вы не думали обо мне не то, что я есть.

Встретимся ли мы с Вами? Думаю, да. Но судьба капризна и жестока, и неумолима. Вы знаете, теперь особенно ясно я чувствую над собою этот неумолимый и бесстрастный рок, как, помните, в древних трагедиях. Теперь в особенности, когда окончательно складывается мое я, когда намечается в связи с этим моя будущая жизнь, я знаю, для меня все в руках судьбы, сама я никогда не смогу „ковать свое счастье“, потому что во мне нет для этого творческих сил. Пора кончать. „Но близок день, лампада догорает. Еще одно последнее сказание…“

Сейчас очень поздно, часа 4. Все спят, я люблю так сидеть одна ночью. В тишине как-то легче и глубже думается. Однообразно тикают часы и говорят о вечности. Я тоскую порой о Крыме. О бархатном ночном небе и ярких звездах, о мягком свежем ветерке с гор, о зеленых долинах и стройных тополях, об однообразном, мощном шуме моря. Вы помните весну в Симферополе? Все тогда было прекрасно. А здесь солнца нет месяцами и везде кругом унылые серо-белые тона. Кончаю. Пишите. Вера».

№ 9

«Петроград, 5 апреля 1922 г.

Игорь!

Я думаю о Вас и мне грустно, что Вы не пишете мне. Неужели Вы не получили ни одного моего письма? А я сейчас перелистывала свой дневник и вспоминала прошлый год, весну в Симферополе, Сильвию и Вас. И так приятно вспоминать то, что было тогда, потому что мне оно очень дорого.

Сильвия пишет мне то, что делается в Симферополе, и мне стыдно за свою жизнь здесь, за весь Петроград, который пляшет и пирует под стоны умирающих. И поэтому мне нечего писать сейчас о своей жизни. Я с ужасом думаю о том, до чего все почти люди и я сама черствы и эгоистичны и до чего узок наш кругозор. Ведь мы не видим дальше стен своей квартиры, и преступно то, что сознательно делаем это. Есть такие милые, любезные, умные, развитые, добрые люди, но все это только до тех пор, пока не потревожат их личное благоденствие. И ведь я сама такая! Как мне хочется быть сильной, решительной и умелой в жизни. Как хорошо, когда умеешь и знаешь, как сделать, то, что хочешь, а все желания хорошего не остаются туманными намеками в душе и потом не затираются суетами будней! У меня нет ни сил, ни умения, поэтому степень стремления к настоящему очень мала и меня затягивает мелочность.

Перечла и стало стыдно за все, что сказала. Но, Игорь, я так вспоминаю Вас и так мне самой тяжело и одиноко, что я все-таки оставлю то, что сказала. Напишите мне. Вера. Адрес: Петроград. В.О., 14 л., д. 35, кв. 5. В. Тагеевой».

№ 10

«Петроград, 17 августа 1922 г.

Игорь, Ваше письмо я получила два дня назад и была ему бесконечно рада. Может быть, Вы и не представите себе мою радость, потому что не знаете, как огорчало меня Ваше молчание. Мне дороги Ваши письма и Ваше хорошее отношение ко мне, потому что Вы один из очень, очень немногих „настоящих“ людей, которых я встречала. И когда здесь я чувствовала себя особенно одинокой и побитой жизнью, мне было грустно думать, что я потеряла такого человека, как Вы. Так неожиданно пришло вдруг Ваше письмо, и я радовалась, читая его и видя Вас опять откровенным, правдивым, с огнем в душе, который так редок в людях. И еще что радует меня, то, что всей душой я могу откликнуться на Ваши переживания. Все, о чем Вы пишете, понятно и близко мне самой и особенно то, что Вы говорите о детях, об Алеше Карамазове. Как я все это знаю и как рада, что Вы тоже это понимаете и любите.