Я иду тебя искать - Ольга Шумяцкая

— Вовремя мы соскочили, — повторил Денис, и я очнулся.

«А ведь Он тоже никогда не интересовался, чего мы добились за эти годы, — подумал я. — А ведь Он тоже отодвигал от себя нас со всеми нашими проблемами и проблемками. А ведь Он тоже не знал, что мы делали, когда уходили от Него. А ведь у нас тоже шла жизнь».

Денис правильно заметил: они с Натальей вовремя соскочили. Когда стало понятно, что в науке ловить нечего и уж тем более людям второстепенным, таким, как они, Наталья с Денисом не задумываясь ушли из своего, впрочем, и без того довольно захудалого НИИ, куда распределились после института. Наш друг в институте остался, защищался, преподавал, а они сразу после диплома отбыли с тогда еще комсомольскими путевками в неизвестном направлении на окраину Москвы в шлакоблочную башню с пятиметровыми клетушками вместо кабинетов и бычками в томате на обед в местной столовке. Им там сразу не понравилось все, включая зарплату. Ну а года через два уже можно было безболезненно сваливать, куда душа зовет. К тому времени, о котором ведется рассказ, они вполне успешно трудились в банке, занимали приличные должности и, намертво позабыв о математических формулах, производили четыре необходимых им по службе арифметических действия на калькуляторе. Работа в банке чрезвычайно им шла. Она была такой же чистенькой — во внешних, разумеется, проявлениях: блестящие глянцевые поверхности офисных столов, новенькие хорошенькие ноутбуки, карандашики остренькие, аккуратные стопочки бланков и все такое прочее, — такой же корректно-вежливой, такой же вышколенной, как они сами. И с такой же двойной бухгалтерией, если заглядывать в запертые сейфы.

Алена стала риелтором. С ее врожденным талантом нравиться людям, внушать им доверие она решительно преуспевала. Оказывала частным образом юридические услуги. Хотела открыть собственную риелторскую контору, но справедливо рассудила, что это большой геморрой, что в юридические отношения с государством вступают только сумасшедшие, и остановилась на достигнутом. Меня всегда занимал вопрос — без всякой пошлости! — что она там делает со своими клиентами, когда показывает им пустые квартиры? Я имею в виду одиноких мужчин. Что она имела в жизни, кроме Гриши? Много? Мало? Часто? Не очень? С удовольствием? Без? У нее было столько возможностей завести постоянного любовника. Такое количество народа проходило мимо. Сделала ли она это? Или довольствовалась случайными связями, торопливыми соитиями на холодных необжитых подоконниках первичного жилого фонда, пропахшего краской и обойным клеем? Или даже этого себе не позволяла, неизвестно с какой целью храня верность Грише?

Кстати, о Грише. Гриша проводил время своей жизни, как всегда, абсолютно бездарно. Он работал учителем в очень средней школе. Преподавал русский язык и литературу, представляя собой идеальный пример тургеневской барышни бальзаковского возраста. Именно работа в школе давала Грише возможность в два часа дня мчаться к Жене, презрев дежурства в группе продленного дня. Впрочем, о чем это я? Какая группа продленного дня? Шел июнь. Девятые и одиннадцатые классы вяло сдавали экзамены. Гриша, как одна из составляющих частей экзаменационной комиссии (уверен — не самая заметная), вяло их принимал и страшно грызся с директрисой из-за того, что она не хотела с 1 июля отпустить его на вакации. В дело пошла тяжелая артиллерия: Гриша сказал директрисе, что он кормит грудного ребенка. Представляю себе ее реакцию. Так вот, я-то лично всегда считал и продолжаю считать, что своим учительством Гриша позорил Алену. Не в том смысле, что стыдно в школе преподавать. Наверное, не стыдно. Но все, что он делал, все, к чему пришел в сорок лет, было так уныло, так никчемно, так — повторюсь — бездарно. Он не учил — он влачил. Он просто сидел на том месте, куда его посадили после института и где никто ничего от него не требовал. Он просто был лузером, наш Гриша. И его это устраивало. Хотя… Буду до конца честным. Ну да, я считаю, что здоровому мужику (Господи, почему я решил, что Гриша здоровый? Его же до сих пор никто не освидетельствовал!) стыдно преподавать в школе за две копейки государственной зарплаты, имея такую жену, как Алена.

Вкратце об остальных. Ольга работала редактором в большом издательстве и была всем довольна. Виктор, как уже известно, был свободным художником. Преуспевал. Не шибко, но преуспевал. То есть по телевизору не мелькал и биллборды со своей физиономией по Москве не развешивал, но заказами обижен не был. Что касается меня, то у меня собственный бизнес, не важно какой — небольшой. Но на ежегодную смену и содержание хорошей машины, классный дизайн в моей сталинской бывшей «трешке», а теперь огромной, полностью перепланированной 90-метровой студии, и отдых, когда хочу, где хочу и с кем хочу, хватает. В общем, все мы — Гриша, как всегда, не в счет — чувствовали себя нор-маль-нень-ко. А вот Он… Он…

В комнату, где мы стояли, вошел человек. Судя по описанию Нашего друга, выведенному в дневнике, это был пресловутый Мосечкин. Не могу сказать, что испытал к нему неприязнь в связи с этим фактом его биографии. Мосечкин как Мосечкин. Ничего демонического, как можно было бы предположить из характеристики Нашего друга. А… не его ли я видел тогда, когда приезжал сюда за ключами от Его квартиры? Не он ли демонстрировал Нашему другу безразлично-презрительную спину?

Мосечкин глянул подозрительно. Видимо, боялся, что мы стянем компьютеры, стоящие у них на столах примерно с Куликовской битвы.

— Что вам, товарищи? — спросил Мосечкин.

— Нам, товарищ, вещи нашего покойного товарища и товарища Коровякина… если можно, товарищ, — пролепетал Гриша.

Я ткнул его в бок. Коровякин-то нам зачем? Разговоры говорить? О чем?

Мосечкин кивнул куда-то в угол. Мы пересекли комнату. В пыльном дальнем углу, за стеллажом, была заткнута коробка из-под обуви. Крышка уже успела покрыться слоем пыли. Мы открыли коробку. Как я и предполагал: три сломанных карандаша, кружка с отбитой ручкой, носовой платок, книжка записная, старая, растрепанная, какая-то дребедень, не помню уже что. Гриша потихоньку начал всхлипывать. Я посмотрел на него. По его щеке криво ползла слеза, держа курс на поникший нос. Если иметь в виду, что Гриша слегка подзабыл о девяти днях, то триумфальное шествие слезы по его физиономии смотрелось несколько нелепо.

— Заканчивай, а? — сказал я.

Гриша шмыгнул носом.

— Мы должны… мы должны… поговорить с Его коллегами! — простонал он.

— О чем?

— О Нем! Они должны поделиться с нами своими воспоминаниями!

Он выскочил из угла и бросился к Мосечкину.

— Товарищ! Товарищ! — надрывно выкрикнул Гриша. — Можно с вами поговорить?

Мосечкин взглянул еще подозрительнее.

— Вы должны рассказать нам о Нашем друге! — не унимался Гриша. — Вы столько времени проводили вместе! Он среди вас! Вы среди Него! Вы должны многое о Нем знать! Каким Он был в коллективе? Вы ведь ценили Его талант, правда? Его нельзя было не ценить! Вы знаете, Он был самым талантливым из нас! А с кем Он дружил? А как вы считаете, Он был инициативным работником? Вы не помните, случайно, сколько научных трудов Он опубликовал? Над какой проблемой работал в последнее время? Скажите название, я запишу!