Я иду тебя искать - Ольга Шумяцкая

Я потихоньку подтягивал Гришу за полу пиджака к двери. Мосечкин смотрел на нас с интересом. Наконец он открыл рот:

— Если вы хотите попасть к Коровякину, то по коридору налево третья дверь. И поторопитесь, он скоро уйдет.

Я выдернул Гришу из комнаты. Он был весь красный. Глаза лихорадочно блестели.

— Тебе зачем Коровякин? — грозно спросил я.

Но Гриша, с цирковой ловкостью вывернувшись из моих рук, уже несся по коридору налево к третьей двери. Виктор хмыкнул ему в спину. Гриша дернул дверь и, не постучавшись, влетел в кабинет Коровякина. Мы вошли следом, стараясь сохранять степенность. Коровякин, дробненький дедок, седенький, плешивенький, махонький, копался в ящике стола. Услышав хлопок двери и топот Гришиных ног, он вздрогнул, поспешно задвинул ящик, как будто делал что-то предосудительное, поднял голову и прищурился.

— Молодые люди? — проквакал он, с трудом пытаясь нас разглядеть. По причине старческой слепоты он был не вполне уверен, молодые ли мы и люди ли вообще.

— Друзья покойного друга! — прорыдал Гриша на бегу. — Пришли узнать о Его последних днях в коллективе! — Гриша подбежал к Коровякину, схватил за руку и с остервенением стал ее трясти. — Такое горе! Такое горе!

Коровякин осторожненько вытащил руку из цепких Гришиных лап и спрятал за спину. Мы переминались у Гриши за спиной, не зная, как дать деру и в то же время не потерять лицо.

— Так чем обязан? — опять проквакал Коровякин.

Мы назвали имя Нашего друга и объяснили, что пришли за вещами и вообще… н-да, вообще… не знаем что, но вообще…

— Помилуйте, что же я могу? Я и не знаю ничего, — растерянно сказал Коровякин, который уже не чаял, как от нас отделаться.

На авансцену, танцуя всем телом, опять выступил Гриша.

— Как не знаете?! Как не знаете?! — заверещал он, надвигаясь на Коровякина. Коровякин отступил к стене и вжал голову в плечи так, что наружу торчал только пушистый венчик заячьих волосиков. — Это же ваш ведущий специалист! Гордость отечественной науки! Ученый с таким именем! — напирал Гриша. — Я думаю, мы все должны выполнить свой долг перед Его памятью и общественностью и опубликовать Его лучшие работы отдельной монографией. Институт подготовит труды, а мы, друзья покойного, дадим деньги на издание. Надо срочно создать комиссию по наследию.

Вопрос: откуда у Гриши деньги? Ладно, проехали.

— Как, вы говорите, его фамилия? — пролепетал затюканный Гришей Коровякин. Мы повторили. — Умер, говорите. Вот беда-то, беда. Да, да, припоминаю. В начале сессии, если мне не изменяет память. Это печальное событие, поверьте, очень осложнило нам жизнь. Пришлось отзывать из отпуска сотрудницу, чтобы она принимала экзамены у первого и… да, кажется, у третьего курса. Вы знаете, там такие интересные ребята. Совершенно нестандартное мышление. М-м-м… Простите. Так о чем это я? Да, умер… На кафедре, по-моему, собирали деньги для вашего друга… вернее… не для него, а… ну, вы меня понимаете… — Видимо, он хотел сказать «для того, что осталось от вашего друга», но сдержался и неуверенно продолжил: — Этим моя секретарша занималась, но ее сейчас нет. Вам на кафедре не передавали? Вы зайдите спросите. Всего хорошего, молодые люди, всего хорошего.

— Монография! Научные труды! — взвизгнул Гриша, хотя давным-давно все было ясно.

Мы подхватили его под руки и поволокли к двери.

— На кафедре, на кафедре, — неслось нам вслед. — Конвертик.

В дверях я остановился и оглянулся. Коровякин снова копался в столе, почти полностью засунув себя в ящик.

— А почему на похороны никто от института не пришел? — тихо спросил я.

Коровякин вылез из ящика и удивленно посмотрел на меня.

— На похороны… — протянул он. — Ах, молодой человек, если бы вы знали, сколько людей работает в нашем институте! Так с какой кафедры, вы говорите, ваш протеже?

Черт! Вот вляпались-то!

Мы шли по улице молча. Настроение было гадкое. Один Виктор по-прежнему посвистывал и посмеивался. Гриша держал в руках белый конвертик с тремя тысячами рублей. Я искоса поглядывал на Дениса. На лице его было растерянное выражение человека, который ехал в Мельбурн, а попал в Житомир. Я подумал: «Неужели он так заблуждался насчет Нашего друга? Он же не Гриша». А я? Я-то сам? Я ведь тоже считал — ну, конечно, не ученый с мировым именем, но кое-какая величина. Кое-какая значительная единица. Не самое маленькое число среди больших чисел. Впрочем, надо отдать должное Нашему другу: в чем-то Он оказался истинным гением. Гением мести. После своей смерти Он мстил нам за нашу глупую доверчивость. Гением очковтирательства и надувательства. После Его смерти мы по-прежнему оставались в плену Его уловок, влияния, давления, той паутины, которую Он сплел для нас. Меня томили предчувствия. То-то еще будет, думал я. В тот момент я наделял Его поистине мистической силой и способностью влиять на наши судьбы.

Мы дошли до моей машины и остановились. Гриша приплясывал от нетерпения, с тоской глядел на муниципальный транспорт и мысленно уже стирал пеленки.

— Да иди уж, — сказал я. — И из конвертика этого… купи, что ли, младенцу памперсы.

Гриша растворился в толпе. Мы с Денисом и Виктором постояли равнобедренным треугольником, посмотрели друг на друга, покачались задумчиво с носка на пятку, почесали в репах и сказали хором:

— А по пивку?

Мы сели в кафе на Страстном бульваре под красным зонтиком на красные пластмассовые стулья в виду памятника Высоцкому, заказали по пятьсот пива, рыбки и задумались. Не знаю, как у Дениса и Виктора, а у меня было такое ощущение, что это наша последняя встреча. Вроде все дела, связанные с Ним, переделаны, наследники как-нибудь без нас вступят во владение квартирой, лично нас всех ничего такого особенного не связывает, так что же теперь? Вроде как сейчас, под этим красным зонтиком, у нас отвальная друг от друга. Грусти я не испытывал — только удивление. Заканчивался целый период жизни. Неужели — все? И то, что было все эти годы, действительно уже было, а не есть? Мне хотелось оглянуться и посмотреть на отлетающее время. Отлетающее так просто, так обыденно. Так никак. И без предупреждения, вот в чем штука. Как будто обманным путем. Мне казалось, оно похоже на дымчатого ангелочка с прозрачными крылышками за спиной. Мне казалось, улетая, ангелочек смеялся. Мне казалось, отлетающее время, каким бы оно ни было — плохим, хорошим, тяжелым, легким, печальным или радостным — всегда похоже на прозрачного ангелочка. Материя такая, ничего не поделаешь. Невесомая. Старею я, что ли? Да, но где то мгновение, что отделяет прошлое от будущего? Мне хотелось его уловить. Когда оно протекало? Когда Он умер? Когда мы Его похоронили? Когда разошлись после поминок и заперли дверь квартиры на ключ? Или когда квартиру опечатали и стало ясно, что по собственной воле нам больше туда попасть не удастся? Или она еще не наступила, эта минута? Может быть, вот сейчас, сейчас мы расплатимся, встанем, дойдем до метро, пожмем друг другу руки, и… и я опять сразу не пойму, что это навсегда?