Семья Марковиц - Аллегра Гудман

Хотя этот рассказ насмешил его, он и виду не подал, только смотрел, как смеются-заливаются остальные. А теперь и этот рассказ, и общий взрыв веселья после него, нераздельно крутились у него в мозгу все равно как патефонная игла с приставшим к ней клубочком пыли. Его режет, ранит воспоминание о том, как она это рассказывала: стоит рядом с ним, руки скрещены на груди, смотрит на собравшихся, а на него — ноль внимания. От каждого повторения рассказ что-то теряет. С ее пленками та же история. Его потрясает как топорно звучит на них ее голос. Присущей ей непосредственности этот бесцеремонный, чужой голос начисто лишен. Удивительно, до чего обходительно по контрасту с ней звучат голоса старушек. Они говорят, говорят без конца, и долгая, неспешная нескладица их речей — своего рода музыка.

— Роза рассказала вам о папоротниках? — спрашивает Эйлин с пленки Э.М.-З. — Так вот я пришла полить цветы, а два папоротника совсем зачахли. Я накипятила воды: где-то прочла, что папоротники хорошо удобрять чаем. Я полила их чаем, сначала, конечно, его остудила, и, когда пришла на следующее утро, они ожили, а ведь вчера совсем поникли — и это всего за одну ночь! Я вела дом у моего папы в Западной Виргинии. И вот выкопала я где-то два папоротника и посадила по одному по обе стороны крыльца. Поливала их чаем, полный чайник на них выливала, чай хранила в холодильнике, а перед тем, как поливать, чуточку его разогревала, и они скоро разрослись — стали вот такущие. Проезжающие даже выходили из машин, чтобы их сфотографировать. У нас была ферма. Раз в неделю мы продавали сливки. А молоком весной поили свиней и телят. С мая по июль, а может, и по август. Я запамятовала, когда телят поили молоком. Что только мы ни выращивали. А что не съедали, продавали — расходовали бережливо, чтобы и на продажу осталось. Для нас, детей, в этом был свой интерес. Когда мы выращивали помидоры, нам давали деньги. Так вот, мы отвозили помидоры на фермерский рынок, цены назначали в Питсберге — их печатали в газете, потом появились приемники, и их передавали по радио. А когда папа умер, я не захотела возвратиться.

— Но почему? Почему не захотели? — голос Альмы.

— Ой, вы же знаете, как оно бывает.

— Нет, не знаю, расскажите, почему?

В материнском доме Альме не спится. Она выпутывается из тугого кокона простынь, прокрадывается вниз. Ей хочется пройтись, но она не помнит, как выключается новая тревожная сигнализация. У матери, думает она, расхаживая по квартире, хлама не меньше, чем у Розы. Правда, материнский хлам будет постариннее. Керамика хопи[43], осколки голубого стекла из раскопок, римские монеты, марионетки и барельефы, купленные чохом в Индонезии. Деревянная резьба майя. В большинстве всё ломаное, в комплектах хоть один предмет да отсутствует. Когда мать возвращалась из поездок, отец не упускал случая подколоть ее.

— А где же, интересно, номера два и пять? Твоя мать покупает утиль, — оповещал он Альму.

Мать и до смерти отца разъезжала в одиночку. Летом она брала с собой Альму — преимущественно на раскопки. Однажды они съездили в Ашкелон[44], а когда Альма окончила школу, в Помпеи и Геркуланум. На полках альбомы фотографий стоят впритык. Мать хранит их рядом с артефактами, впечатление от этого даже несколько пугающее. К тому же на фотографиях живые и мертвые тоже вперемешку. Нэн и Альма Ренквист в Помпеях, широко улыбаются, а вокруг мертвецы — они полегли там, куда шли по своим делам. Альма переворачивает альбомные страницы, и тела из пепла на улицах — кто обхватил себя руками, кто согнулся в три погибели — кажутся более живыми, чем прямые, точно палки, остолбенелые фигуры туристов. Какое, собственно, имеет касательство Альма к той девчушке в белых шортах? И какое отношение имеет мать к той женщине моложе ее, которая держит в руке что-то, нам невидимое и давно позабытое? Роза да и остальные, рассматривая старые альбомы, говорят о себе, как о юных девушках, но на самом деле они рассказывают не о себе, а о ком-то другом. Завтра они с матерью собирались с утра пораньше поехать кататься верхом, но Альма, хоть и завела будильник, не проснулась, а Нэн не стала ее будить.

— Ты измотана, — сокрушается она, когда Альма спускается к обеду.

— Вовсе нет, — говорит Альма.

Они выбирают тропу по-над каньоном, едут не спеша — любуются небом, пламенеющим на фоне рыжих холмов. Тучи над ними рассеиваются.

— Здесь я, пожалуй, могу понять Лиз, — говорит Альма.

— Она и впрямь выходит за него! — Нэн озадачена. — Не могу представить, какие у них родятся дети.

— Никакие.

— Ничего нельзя знать наперед. — Нэн улыбается.

Альма пригибается к лошади:

— А я знаю.

— Ты все еще встречаешься…

— Да, — говорит Альма. — Мы анализируем данные.

— А дальше что? — спрашивает Нэн.

— Господи, откуда мне знать? — Они стоят на краю каньона там, где склон отвесно падает вниз. — Возможно, мы расстанемся. — Она скашивает глаза на Нэн. — А возможно, и поженимся. Мама, я дразнюсь! Ничего подобного не будет! Мало того, нам ни в жизнь не закончить этот проект, так что пусть тебя не тревожит, что будет потом.

— А я тревожусь, — говорит Нэн. — Тревожусь, потому что ты с головой уходишь в эти проекты, и конца им не видно. Ты совсем не думаешь ни о том, сколько времени на них ухлопаешь, ни о…

— Говори уж, что собиралась сказать, — взвивается Альма. — И огорчаешься ты вовсе не из-за моего проекта.

— Не заканчивай за меня моих мыслей. Ты себя в гроб загонишь этими интервью — точно так же было с диссертацией. Меня не волнует, какого рода феминистским марксизмом тебя напичкали в Беркли, но ты ведешь себя безрассудно. Скажи честно: как по-твоему, имеет этот твой исторический проект какой-то смысл?

Альма смигивает, но парирует:

— Во-первых, это ты скажи, ты о проекте ведешь речь или о Роне? По-видимому, они для тебя слились воедино?

— Нет, это для тебя они слились воедино, — не остается в долгу Нэн.

— Пока тебя не было дома, звонила Роза, — сообщает Рон.

— Слышать ее не хочу, — говорит Альма.

— Махнула на нее рукой?

Альма скидывает рюкзак.

— Послушай, я не обязалась расшифровывать каждую дурацкую запись. И не обязалась являться по первому требованию в любое время. Но это вовсе не означает, что я махнула на нее рукой!

— Добро пожаловать домой, — говорит Рон. — Рад, что ты хорошо провела уик-энд.

Альма поворачивается к нему спиной. Выдвигает один из картотечных ящиков, начинает разбирать пачку принесенных машинисткой распечаток.