Фундаментальные вещи - Тициано Скарпа

(Я должен перестать думать о худшем. Постоянно предполагать, что ты будешь упрекать меня за мое поведение. Предполагать, что будешь упрекать меня за то, что я предполагал. Из - за меня ты теряешь почву под ногами. Осторожно, Марио, твой папаша разводит тебя! Заранее прошу прощения не только за свое поведение, но и за то, что прошу за это прощения. Ты должен придумать что-нибудь такое, что выламывалось бы из этой логики.)

(Бросить читать меня, например. Поразить меня в мой самый главный страх.)

(Вот гад, я и это тебе предлагал.)

Потом явился Тициано.

— Чего пришел-то? — спросил я довольно холодно.

— Скучал. По вам обоим. — При этом он улыбнулся и тебе. — И по нашим прогулкам, по морю, по прохожим. Благодаря тебе и Марио я к этому уже привык. Вот я и подумал зайти и точно застал вас. Как жизнь?

— Так.

— Объясни толком. В чем дело? Обиделся на меня?

— Да нет.

— Что же тогда?

— Боюсь, у меня не получится.

— Нелады с Сильваной?

— Нет, все в порядке. А вот мои отношения с Марио…

— Ха-ха! — Тициано расхохотался. Он взглянул на меня, на тебя, спавшего в коляске, потом снова на меня. — Между вами уже отношения?

— А что тебя смущает?

— Это напоминает мне письма к психологу из модного журнальчика.

— Я имел в виду отношения с тем, другим Марио.

Произнеся эти слова, я понял всю нелепость сказанного.

— Извини, что ты сказал?

— Ну, то есть…

— Есть и другой Марио? В каком это смысле?

— Речь идет о четырнадцатилетнем Марио, которому я пишу.

Тициано фыркнул:

— Снова-здорово.

— Я хотел… Я пытаюсь рассказать ему о главных вещах в жизни. О том, что узнал сам.

— Это мы уже поняли.

— Суть в том, что я ничего не знаю! Я не могу сказать моему сыну ничего стоящего. Он разочаруется во мне.

— Успокойся. Этому комочку всего три недели от роду. Ты его уже разочаровал?

— По-моему, ты меня не слышишь. Я говорю о другом, четырнадцатилетнем Марио.

— Леонардо, — Тициано положил мне руку на плечо и пристально на меня посмотрел.

— Ну.

— Лео. Посмотри мне в глаза: ты себя хорошо чувствуешь? — Я?

— Да, ты. Мне кажется, ты несешь какой-то бред сумасшедшего.

— Можешь считать это навязчивой идеей, но, поверь, она не выходит у меня из головы.

— Я-то думал, что в первые дни жизни твоего сына главное заботиться о нем. Об этом вот Марио. — Он отчетливо произнес последнюю фразу по слогам.

— Я постоянно о нем забочусь. Провожу с ним каждую свободную минуту.

— Хорошо. Так радуйся ему, радуйся вашим "отношениям", живи настоящим. Тетешкайте его, как говорится. Оставь в покое свои видения. Жизнь — сложная штука, и не нужно добавлять к ней того, чего нет.

— Но четырнадцатилетний Марио есть. Он будет. И о чем я ему расскажу?

— Решишь, когда настанет время. За эти четырнадцать лет произойдет куча всего. Вот об этом и расскажешь.

— Надеюсь. Но пока, вот сегодня, я воспринимаю это как поражение.

— Почему?

— Я вынужден признать, что до сих пор в моей жизни не было ничего существенного. Ты оказался прав.

— О чем ты ему написал?

— Ну, так. Историю о любви. Глупости.

— Какие глупости?

— Как я хотел жить с одной, а потом узнал, что у нее есть сестра.

— И что?

— Сестра-близнец. Она была лучше.

— Да, неслабо.

— Чушь. Правда, тогда мне было очень плохо.

— Ну, значит, оно и к лучшему. Важно то, что ты сам испытал, ведь так?

— Наверное. Зато в других вопросах я выгляжу слабовато.

— Это в каких?

— В вопросе о деньгах.

— Что ты можешь сказать про деньги?

— А не хочу говорить. Я хочу рассказать ему нечто важное.

— Посмотрим, что у тебя стряслось с деньгами?

— Я хотел рассказать, как я увидел настоящие деньги. Потому что деньги — это только цифра. Но однажды у меня в руках оказалась тысяча банкнот, одна к одной.

— И всего-то?

— Вот видишь, и ты туда же.

— Нет, я хотел сказать: на этом все и кончилось?

— Я уже год как жил с Барбарой. Денег было мало. Мы не могли позволить себе завести ребенка. Шел две тысячи первый. В две тысячи втором перешли на евро. Она поехала в деревню навестить своих, возвращается домой с пакетом. "Что там?" — спрашиваю. Она открывает. Внутри тысяча банкнот по сто евро. Я впервые видел их воочию, трогал эти сотенные бумажки. Все было новым: рисунок, цвета. Насколько я слышал о евро, они могли быть и фальшивыми. Ты ведь помнишь? Первые дни, когда появились евро. Нереальное чувство. Как будто это валюта какой-то несуществующей страны. Ну что-то в этом роде. Европа. Несуществующая страна. Но деньги при этом печатает. Короче, начинаю я считать: одна, две, три, девятьсот девяносто семь, девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять. Дохожу до тысячи, и тут понимаю, какова общая сумма. Сто тысяч евро! Я испугался. "Где ты их взяла, кто тебе их дал?" и т. д. Она называет имя и фамилию, которые мне ни о чем не говорят. "Кто это?" — "Друг семьи. Старый друг". — "А почему он тебе их дал?" — "У него рак. Он умирает". — "И что? Почему именно тебе? У него что, нет детей, родственников?" — "Есть. Но эти деньги он решил отдать мне". — "Ты давно его знаешь?" — "С детства. Он был как родственник. Более-менее". Она сглаживала углы, уходила от разговора, отвечала отрывисто. Наконец, сделав усилие, призналась: "Он говорит, что трогал меня". — "Что значит, говорит?" — "Я не помню. Он попросил у меня прощения и дал эти деньги". Мы замолчали. Я был подавлен. Я смотрел на эти деньги, на эти банкноты, которых отродясь не видал, и начал думать, что их напечатали специально для этого случая, для такой покупки. Барбара снова заговорила: "Но это неправда. Он никогда меня не трогал". — "Тогда почему ты их взяла?" — "Потому что это большие деньги. Мы переедем в большую квартиру и заведем ребенка". — "И ты ему ничего не сказала? Ты все так спокойно восприняла?" — "Он говорит, что я была маленькая. Я ничего не помню. Он плакал. Он болен и боится умереть без моего прощения". — "Немедленно верни ему деньги". — "Я их заработала". — "Что?" — "Не тем, что было, а тем, что будет". — "А что будет?" — "Во мне навсегда останется сомнение. Я буду мучительно вспоминать. Я поневоле буду представлять, будто что-то случилось, будто он меня трогал".