Кто готовил Адаму Смиту? Женщины и мировая экономика - Катрин Марсал

Он предложил рынку так называемые облигации Боуи – финансовый продукт принципиально новой формы. Деньги – время, а время – деньги. Да, это можно перевернуть и переиграть. Боуи продал свои будущие доходы от уже сочинённой и записанной музыки. Покупатели облигаций Боуи получали в будущем право на часть его роялти, а Дэвид Боуи немедленно расписывался в получении суммы порядка полумиллиарда крон. Денег, которые поступали бы год за годом, у него больше не было – вместо этого в его немедленном распоряжении оказывалась довольная крупная сумма.

Не только другие артисты, но и американские банки начали смотреть в ту же сторону. Миллионы Боуи должны были десятилетиями медленно поступать ему в карман, а банковские миллиарды были розданы людям, купившим дома. Эти деньги тоже исправно поступали, так как семьи не менее исправно гасили кредиты. Так почему бы не продать эти кредиты – точно так же, как Боуи продал доходы от роялти?

Допустим, десять тысяч американских семей взяли в банке кредиты по сто тысяч долларов. В итоге есть миллиард долларов, который вернётся в банк в ближайшие двадцать пять лет. Банк составляет бумагу, где говорится, что предъявитель сего имеет право на деньги, выданные в кредит. Затем банк продаёт бумагу новому лицу (к примеру, пенсионному фонду) и, как по мановению волшебной палочки, получает назад новенький, свеженький миллиард, который можно выдать ста тысячам новых семей.

Магия. Ты даёшь в долг миллиард, продаёшь его и получаешь ещё один миллиард. И при этом ты продал лишь пачку долговых обязательств. Денег много, риска нет, все в выигрыше. Так работают многие банки. Но проблема в том, что риск, разумеется, есть. Скрытый где-то в системе.

Когда Дэвид Боуи в 1997 году выпускал облигации и получал полмиллиарда крон, казалось вполне вероятным, что его музыка будет продолжать генерировать деньги. Именно во столько оценивались тогда роялти от его песен. Потому что кто в 1997 году мог спрогнозировать будущий феномен снижения популярности музыки? И оценить, как в связи с этим изменятся доходы артистов? Сегодня нам это известно. Но Дэвида Боуи эта проблема не касается. Она касается тех, кто купил облигации.

Раньше последствия от невыплаты кредита на покупку дома заёмщиком принимал на себя банк. И, конечно, банк выдавал кредиты с осторожностью. Теперь это перевернулось с ног на голову. Банки всё меньше интересуются тем, кому выдают кредиты. Они в любом случае этот кредит перепродают. Чем больше кредитов банк выдал, тем больше он может продать и тем больше заработать.

Предприятия, занимающиеся оценкой кредитования, должны понимать устройство подобных финансовых продуктов и видеть риски. Но их деятельность оплачивают банки, выпускающие ценные бумаги, которые надо оценить. Кроме того, предприятие, занимающееся оценкой кредитования, – это одно из многих предприятий на данном рынке. И, если банку не понравится его оценка, он обратится к другому предприятию. Кроме того и банк, и предприятие оценки кредитования используют одни и те же экономические модели, основанные на утверждении, что любой человек – это человек экономический. Невозможно, чтобы цены на жильё неконтролируемо упали. Рынок же не ошибается, иными словами, бумаги надёжны.

Национальный американский банк поддерживал самые низкие за всю историю процентные ставки, вместо того, чтобы как-то изменить сложившуюся ситуацию.

С 1970-х годов уровень жизни американского среднего класса повысился весьма незначительно. Для политика любой масти было важно, вопреки растущим разногласиям, чувствовать себя победителем. Ведь что есть США, как не история о росте благосостояние среднего класса. Решением стала мечта о собственном доме. Каждая американская семья должна иметь возможность – не средства – купить собственный дом. Идея основывалась как раз на том, что время можно продать. Если цены на жильё поднимутся, то почему долги не могут вырасти в том же темпе?

В 1997–2006 годах цены на недвижимость в США возросли на 124 %. На пике ситуации каждую неделю дома покупали 160 000 человек. Это был самый большой экономический пузырь за всю историю человечества. Банки одалживали деньги людям, которые не могли их вернуть, плюс к этому, они одалживали слишком много денег и в итоге часто выкупали кредиты сами у себя, потому что эксперты по кредитованию оценивали эти кредиты как реалистичные. Когда пузырь лопнул, банки остались без денег и с обесценившимися бумагами. Бумаги к тому же разошлись по всему миру. И никто их больше не хотел.

15 сентября обанкротился инвестиционный банк Lehman Brothers. Это был стартовый выстрел. Американские банки потянули за собой глобальную экономику.

Спекуляции и финансовое безумие привело к беспрецедентной финансовой катастрофе. «"На это раз всё будет иначе", – всякий раз говорим мы», – пишут Кармен М. Рейнхард и Кеннет С. Рогофф в исследовании «На этот раз всё будет иначе: Восемь столетий финансового безрассудства». Спекуляции возникают, когда наша коллективная фантазия замыкается на чём-то, что кажется нам совершенно новым и уникальным. Мы наделяем ценностью те обнаруживаемые объекты, которые от нас отдалены, после чего пытаемся преодолеть это расстояние.

Когда становится известно, что на определённом рынке люди хорошо зарабатывают, там начинает увеличиваться число инвесторов. Это подстёгивает цены, и, чем больше рост цен, тем больше люди инвестируют. А чем больше они инвестируют, тем больше рост цен. Даже когда люди начинают понимать, что происходит, это не оказывает на них особенного влияния. Они продолжают вбрасывать деньги прямиком в пузырь.

В конце концов наступает момент, когда всё переворачивается, и раздаётся чей-то крик: «Продавайте!» Паника нарастает, все одновременно устремляются к выходу. Цены падают быстро, зачастую даже быстрее, чем когда-то росли. Из-за этого ещё больше народу мчится на выход, и цены падают ещё сильней. Преувеличенный оптимизм сменяется преувеличенным пессимизмом. Все хотят найти горшок золота на конце радуги. А она превращается в дым.

Если ты веришь, что можешь создать что-то из ничего, тебе трудно остановиться.

Экономическая ценность рождается и погибает в коллективных галлюцинациях, быстрее и быстрее. Капитал пересекает границы со скоростью света. Он больше не живёт на заводах, где производятся товары и добывается сырьё. Он охотится за прибылью, но не за той, которая получается, когда предприятия конкурируют друг с другом из-за клиентов или когда одно техническое средство конкурирует с другим. Его интересует прибыль в виде спекуляции как таковой. Большие колебания, быстрые деньги, высокие риски, огромные убытки. Это пари о пари о пари.

Получается, по словам Гордона Гекко из вышедшего в 1987 году фильма Оливера Стоуна «Уолл-стрит», игра с нулевой суммой. Вы не теряете и не приобретаете деньги, вы переносите их из одного ощущения в другое. «Иллюзия стала реальностью. И чем она реальней, тем больше хочется получить», – жёстко утверждал герой фильма.

И Мефистофель из «Фауста» Гёте это тоже понимал. В конце концов, он же был представителем дьявола и искал подходящий случай, чтобы прихватить душу Фауста с собой в ад. А Фауст просто хотел стать счастливым. Завладеть удовольствиями и знаниями, которые заставляют умолять: «Остановись, мгновенье». Разве он хотел слишком многого?