Смерть после полудня - Эрнест Хемингуэй

— Qué tal? — спрашивает кто-то из бандерильеро.

— Son grandes, — отвечает один из пикадоров.

— Grandes?

— Muy grandes![6]

Тут добавить нечего. Бандерильеро знают все, что сейчас у пикадора на уме. Если матадор поступится самолюбием и забудет про собственную честь, ему, возможно, удастся прикончить большого быка с такой же легкостью, что и бычка-малолетку. Ведь шейные артерии у них в одном и том же месте, добраться туда шпагой столь же просто. Что касается любого из бандерильеро, для него шанс угодить на рога не увеличивается даже при огромном быке. А вот пикадор в смятении. После того как бык перевалит за определенный возраст и вес, его встреча с лошадью будет означать, что та гарантированно окажется в воздухе и, может статься, рухнет на арену, подминая всадника, или, скажем, пикадор отлетит к баррере, а лошадь на него приземлится; а если он слишком отважно подастся вперед, чтобы посильнее уколоть быка, всем телом налегая на пику-вару, при столкновении пикадор может свалиться с лошади прямо быку под ноги — и будет вынужден там лежать, пока бык целит в него своим рогом, если только матадор не придет на выручку. Если бык и впрямь громадный, пикадор будет сваливаться при каждом ударе по лошади, и он это отлично знает, так что его опасения — «большие быки! очень большие!» — будут посильнее дурных предчувствий любого матадора, если тот, конечно, не трус. У матадора всегда есть возможность что-то сделать, надо только не распускать нервы. Пусть пот катится градом, но даже с самым трудным быком можно совладать. А вот пикадор загнан в угол. Ему остается лишь отказаться от традиционной взятки, которую предлагает лошадиный маклер за согласие взять коня-недомерка, и, напротив, настоять на крепком, сильном экземпляре, чей рост позволит пикадору возвышаться над быком с самого начала, нанести ему один, но хороший удар — а дальше просто уповать на лучшее.

К моменту, когда матадор появится на пятачке патио де кабальос, час его наимрачнейших дум будет уже позади. Окружающая толпа сметет прочь одиночество поездки в компании людей, которые знают его слишком хорошо; толпа возвращает матадора к роли. Тореро отважны.

Хотя и не все. Наверное, это покажется странным, ведь только смельчак пойдет на быка, однако в определенных, довольно особых случаях — природные способности и обучение с ранних лет на вполне неопасных телятах — матадоры получались из людей, которых не назовешь прирожденными храбрецами. Таких, правда, насчитывается лишь трое. Позднее я расскажу о каждом из них, это самое удивительное явление на арене; но типичный тореро весьма отважный человек, раз уж наиболее распространенным мерилом отваги служит способность временно закрыть глаза на возможные последствия. Более высокая степень отваги, которая возникает с наступлением пьянящего возбуждения, есть способность откровенно начхать на последствия; не просто игнорировать, а прямо-таки презирать их. Почти всякий тореро отважен, и все же едва ли не поголовно они испытывают страх перед боем.

Толпа начинает расходиться, покидает патио де кабальос, и тореро выстраиваются в боевой порядок: впереди троица матадоров ровной шеренгой, за ними бандерильеро и пикадоры. Зрители освобождают арену. Ты занимаешь свое место, а если к тому же оказался на баррере, покупаешь подушечку у торговцев, которые снуют внизу, садишься на нее и, упираясь коленками в деревянный щит, глядишь через арену на ворота лошадиного дворика, который ты только что оставил трем матадорам: вон они, стоят в проеме, солнце играет на золоте их костюмов, все прочие тореро, что пешие, что верховые, сгрудились за их спинами. И тут ты вдруг замечаешь, что народ отчего-то задрал голову к какой-то ложе. А, эль президенте пожаловал! Верховный распорядитель корриды садится и машет платочком. Если он не припозднился, то толпа рукоплещет; в противном случае его ждет буря освистываний и обидных выкриков. Поет горн, и на песок выезжают два всадника в костюмах времен Филиппа Второго.

Это альгвазилы, другими словами, представители президента, который воплощает собой всю власть на арене; именно через них он отдает свои распоряжения. Альгвазилы галопом пересекают песчаный круг, почтительно скидывают шляпы, кланяются своему начальнику и, получив, надо полагать, разрешающий сигнал, галопом же возвращаются на прежнее место. Звучит музыка, из ворот лошадиного дворика появляется процессия тореро. Это пасео, или парадное шествие квадрилий. Матадоры — трое, если шесть быков, и четверо, если быков восемь — выступают единой шеренгой, парадные плащи свернуты и висят через левую руку, правая слегка на отлете, свободно покачивается; походка чуть развинченная, подбородок вздернут, взгляд прикован к президентской ложе. За каждым матадором цепочкой по одному тянется его квадрилья из бандерильеро и пикадоров в порядке старшинства. Они пересекают песок колонной по трое или четверо. Оказавшись напротив ложи президента, матадоры отвешивают ему низкий поклон, снимая черный берет, именуемый монтера, поклон серьезный или небрежный, в зависимости от стажа работы или степени цинизма. В начале карьеры все они столь же яростные приверженцы церемоний, как и мальчишки, прислуживающие в алтаре во время праздничной мессы, причем некоторые остаются такими навсегда. Другие своим цинизмом не уступают владельцам ночных клубов. Традиционалисты чаще гибнут. Циники самые компанейские. Однако лучший из лучших — это циник, который еще почтителен или уже стал таковым; а еще бывает, что бывший почитатель традиций превращается в столь жуткого циника, что вновь прикипает к церемониям. Примером последней стадии такой эволюции служит Хуан Бельмонте.

Поклонившись президенту, матадоры вновь надевают береты, нахлобучивая их поплотнее, и отправляются к ограде. Парадная колонна разбивается, когда матадоры, поприветствовав публику, передают свои тяжелые, золототканые, усыпанные самоцветами парадные плащи в руки друзей или почитателей, чтобы те развесили их на ограде, защищающей передние зрительские места; иногда ведающий шпагами ассистент относит плащ непосредственно кому-то из зрителей, как правило, певцу, танцовщице, врачу-шарлатану, авиатору, актеру кинематографа, политику или прочей знаменитости-однодневке, которая оказалась в одной из лож. Совсем юные или отъявленно циничные матадоры передают плащи агентам-устроителям коррид из других городов, когда те навещают Мадрид, или же газетным критикам. Самое правильное, когда матадор поручает свой плащ заботе друзей. Впрочем, лучше бы не удостаиваться такой чести. Что и говорить, это приятный комплимент, когда у тореро день сложился и все прошло отлично. А если он сядет в лужу? Видимая преданность матадору, который — то ли по невезенью, то ли из-за неудачного быка или, скажем, происшествия, лишившего уверенности, или вследствие расшатанных нервов после ранения и потери формы — покрывает себя позором и доводит публику до такого негодования, что вынужден покидать арену под защитой полиции, опустив голову под градом кожаных подушечек, бросает тень и на тебя самого, когда ассистент-шпажист воровато пробирается к тебе за плащом. Или, скажем, ассистент уже видит приближение катастрофы и, не дожидаясь последнего быка, заранее спешит за плащом, который был принят с такой гордостью, хотя теперь выяснилось, что он обтягивал опозоренные плечи. И вот этот яркий плащ бегом несут через всю арену, летят подушки, а полиция гоняется за кое-кем из зрителей повспыльчивей, которые кинулись с кулаками на твоего матадора.