Щучка - Маша Ловыгина

Маша прошла в большую комнату. На круглом столе стопкой лежали старые журналы с пожелтевшими корешками, чашка с отколотой ручкой и радиоприёмник «Маяк» с вытянутой антенной. Над серым затёртым диваном с ободранными уголками висел ковёр. Кайма его тоже была потрёпана, и Маша поискала глазами кошку. Сервант с посудой и вышитой дорожкой на столешнице под полками, кресло с тощей подушкой, и почему-то — детская кроватка в самом углу за печкой. Маша провела ладонью по деревянному бортику.

— Твоя?

— Да, — смутился Люська, вытирая руки засаленным полотенцем. — Наверное выбросить надо, а я не могу. Видишь, вот здесь дерево потемнело? — он дотронулся рукой до одной из палок решётки. — Я ночами плохо спал, так мать в этом кресле сидела и качала меня.

— А в той комнате что? — Маша указала на смежную дверь.

— Раньше бабка жила. Теперь я. — Люсьен достал из кармана ключ и отпер замок на двери. — Пришлось вставить, — объяснил он, — чтобы папашка не лазил. У меня особо ничего нет, чтобы продать там, или пропить… Впрочем, без разницы. Но он иногда буйный становится — заполошный. Может порушить или поджечь. Конченый… — буркнул Люська. — Гляди, если интересно. Только недолго, щи сейчас закипят.

Маша кивнула и заглянула внутрь. Она всегда чувствовала нерешительность, когда попадала в новое место. Но это, наверное, присуще всем, кто ценит первое впечатление. Она не обращала внимание на цвет или запах, ловила лишь мимолётное настроение, которое возникало при взгляде на чьё-то жилище. В комнате Люськи жили воспоминания. Здесь до сих пор присутствовала его бабушка — скорее всего, вязаный жилет, висящий на спинке стула, принадлежал именно ей. Комнатка была небольшой, и Люське следовало бы избавиться от половины того, что в ней находилось, но эти вещи — старые, пользованные, кое-где испорченные временем и людьми, видимо являлись для него спасительным якорем.

Рисовал Люська на письменном столе, воткнутом между шкафом и стеной перед маленьким низким окном. Он не врал — никаких особых художественных приспособлений для работы у него не было. Обычные пластмассовые коробочки «Медовой акварели», которую Маша помнила со времён первого класса, несколько баночек цветной гуаши, жёванные кисти в захватанном гранёном стакане, тоненькие альбомы и листы ватмана.

Над кроватью висели несколько фотографий. Новые рамки выделялись своей аккуратностью на фоне выцветших и кое-где вздутых обоев, а чёрно-белые фотографии были старыми, с заметной зернистой структурой. Стёкла немного бликовали, и Маша подошла поближе. Упёрлась коленом в край кровати, чтобы лучше их рассмотреть. На одной, по всей видимости, бабушка и дед Люськи — простые уставшие лица с резко очерченными скулами и тенями под глазами. Фотография родителей со свадьбы — привычный постановочный кадр, где жених и невеста напряжённо смотрят в камеру. Сейчас уже так никто не снимает — в моде гламур, яркость и презентабельность. А вот — фотография Люськиной матери во время беременности — словно другой человек! Даже сквозь дымку плохого качества снимка заметно, как светятся её глаза, и какая она красавица — те же скулы и великоватый рот, как у её отца, широкие тёмные брови, как у матери, длинные чёрные волосы и тонкая фигура — было что-то в ней необыкновенно притягательное, отчего хотелось смотреть и смотреть, задумываясь о быстротечности и безжалостности времени…

На противоположной от окна стене — резная полка, явно сделанная Люськой. Завитки тщательно выпилены и ошкурены, кое-где ещё видны следы простого карандаша, которым Люсьен делал пометки. От полки пахло деревом. На её поверхности скопилось много всякого добра — книги, инструменты, безделушки, каменная фигурка рыбки с золотыми плавниками, покрытая слоем пыли так плотно, что глаз её почти не было видно. Маша щёлкнула рыбу по носу и легонько дунула на неё.

— Пошли уже, — Люська стоял в дверях и моргал своими светлыми ресницами, держа в руках половник.

— Ты про эту картину говорил? — Маша посмотрела на небольшой пейзаж, висевший сбоку от полки. Берёзовая роща — хоровод тонких стволов в предзакатной дымке. — Красиво…

— Ну, — согласно кивнул Люська.

Маша попыталась рассмотреть в углу подпись, но она была так мала, что пришлось бы снять картину со стены, чтобы различить буквы. Но раз Люська говорит, что это работа Николая Августовича, значит так и есть.

Люська накрыл на стол, разложив на тарелке зелёный лук с белыми головками и тоненькими стрелками, несколько мокрых редисок, пушистый укроп и крупно порезанные ломти серого хлеба. Рядом с пузатой деревянной солонкой поставил банку «Русской» горчицы, и сразу же густо намазал ею хлеб. Над глубокими мисками со щами поднимался густой пар. Закинув полотенце на плечо, Люська хлопнул в ладоши и пододвинул Маше табуретку.

— Так-то сюда ещё яйцо надо, но я утром его съел, — извинился он. — Кабы знал, что гости будут! Садись! Ещё сметана, — засуетился он перед холодильником, и через мгновение в Машину тарелку с хлюпаньем упал жирный холодный ком деревенского деликатеса.

— Ого! — Маша схватилась за ложку.

— У тётки Розы беру. У неё самая вкусная сметана. И молоко, и творог.

— Отлично ты готовишь, — Маша с аппетитом ела постные щи и ломала кусок хлеба, макая мякиш в горчицу.

— Еда — одно из главных удовольствий в жизни, — важно ответил Люська, с шумом выпивая остатки щей через край тарелки.

— Это точно, — хмыкнула Маша и тут же продолжила, — я видела твои рисунки. Тебе надо учиться.

— Что, совсем плохо? Ну так мы университетов не кончали! — буркнул Люська, собирая посуду.

— А ты обидчивый… — Маша закрутила банку с горчицей и протянула её Люське. — На обиженных воду возят, знаешь? Учиться надо, чтобы не застрять. Ты очень хорошо чувствуешь оттенки и полутона. Честно скажу, мне они давались нелегко. Но я их потом стала видеть, когда родители за город жить переехали. А ты здесь родился, видишь эту красоту с детства, можно сказать, впитал с молоком матери… — она замерла, но Люська слушал её очень внимательно. — Я вижу в твоих работах характер, и чувствую, как тебе важно достичь самовыражения через картины. Это замечательно и, на мой взгляд, необходимо для любого творца, но следует знать каноны, историю, чтобы двигаться вперёд, развиваться…

С улицы раздался какой-то грохот, словно с крыши упало ведро с камнями. Люська дёрнулся всем телом, едва не уронив тарелки, затем не глядя поставил их в раковину. Ни слова не говоря, кинулся в коридор. Маша осталась сидеть, пока входная дверь не хлопнула. Снова послышались шум и возня. О стену что-то ударилось. Маша вскочила, соображая, что предпринять. Вспомнив о кочерге, понеслась в коридор. Как только закопчённая железная палка оказалась у неё в руках, она протянула руку к ручке входной двери. Но дверь сама распахнулась ей навстречу, и спиной ввалился Люська, а почти верхом на нём мужик в наколках, в котором Маша сразу же узнала незнакомца у пруда.

— А ну отпусти его! — пискнула Маша, замахнувшись кочергой и содрав с потолка кусок краски.

— Иди отсюда! — хрипло крикнул Люська, и Маша увидела красное пятно, которое расползалось под его глазом.