Все люди - хорошие - Ирина Волчок

Он вдруг с ужасом подумал, что, когда она дойдет до кондиции, слушать ее станет вообще невозможно. Даже не то, что именно она говорит — они все чушь несут, по определению, — а сам голос, тембр. Что самое обидное — девка сногсшибательно красивая, бюст на пружинах, ноги от этого самого бюста, зубы, как у арабской лошади, ровные и белые. Не хочу, подумал он, старею, что ли?

И вдруг понял: все дело в голосе. Он хотел слышать совсем другой голос. Ну и другие слова, понятное дело. Чертова домработница! Это же надо так, чтобы в одночасье опротивело все, ради чего он старался заработать побольше денег, ради чего обманывал жену. Родного человека, между прочим. Да, страсть ушла давным-давно, но она-то его любит, он точно знает. И он ее… тоже… уважает…

Что он здесь делает? Всегда ведь одно и то же. Почему всегда радовало, а сейчас не радует? Хоть бы позвонил кто-нибудь, что ли. Тогда можно извиниться, расплатиться и уйти. Кариночка не обидится, ей как раз весело, таким, как она, всегда весело, особенно в таких местах, как это, а ужин он оплатит. Да можно смело ставить сто против одного, что, если он сейчас уйдет, она в одиночестве не останется, с такими ногами, зубами, волосами и прочим богатством.

Телефон не звонил. Подали горячее. Свинина, как всегда в кабаках, оказалась отбитой до состояния масленичного блина, от мяса не осталось ни фактуры, ни цвета, ни вкуса. На ум пришли утренние драники. Интересно, а он может попросить Наташку сделать ему драники просто так, без контекста обеда, завтрака или ужина? Наверное, да. Здрасьте приехали, чушь какая — конечно, да! Если бы речь шла о Марине, родительской домработнице, он бы ни на секунду не задумался, просто распорядился бы, и дело с концом.

Что ж телефон молчит? Вот когда не надо — разрывается, а сейчас в партизана играет. Ну, зазвони, жалко тебе, что ли? Тоже мне, телефон, друг человека…

Да что он велосипед-то изобретает? Он ничего не должен этой шлюшке. Он и не увидит ее больше никогда, если не захочет. А он не захочет, ясное дело.

— Детка, прости, безумно разболелась голова. — Владимир открыл бумажник, достал деньги, примерно на три таких ужина. Она же не виновата, что ему невыносимо хочется быть где угодно, но не здесь и не с ней… Положил купюры на столик и пошел к выходу, лавируя между пьяными танцующими. Возле самой двери вспомнил, что забыл на прощание, как принято, поцеловать девушку. Она, наверное, недоумевает. Обойдется, решил Владимир. Лучше Людку дома поцелую, то-то она удивится.

Но жены дома еще не было. Треплется со своей Ираидкой. Знал бы такое дело — заехал, ей приятно было бы. Наверное. В принципе она не просила… Ну, она, Людка, ничего никогда не просит. Зная эту ее манеру, он даже отдельный склерозник завел, где записывал всевозможные значимые даты: какого числа познакомились, день свадьбы, день ангела. Старался ничего не пропустить, а иначе и подарком не порадуешь. Если просто так что-нибудь подарить — решит, что это он так извиняется. А если извиняется — значит, есть за что. Проходили уже.

Не слышно было и остальных. А кого он надеется услышать? Андрюшка — существо самодостаточное, его пока не позовешь — не увидишь, хотя сегодня утром, во время исторической баталии, Владимир с трудом узнал своего замкнутого ребенка. Наташка тоже не обязана распевать во весь голос, пылесосить в семь часов вечера или грохотать посудой. Скорее всего, сидят по своим комнатам, занимаются своими делами…

Как бы не так! В полной тишине и полумраке вечернего дома вдруг раздался оглушительный визг Андрюшки:

— Ну что же ты! Он справа, бей, бей давай!

У Владимира на секунду остановилось сердце: к ним кто-то залез в дом, его ребенок в опасности. Он бросился на второй этаж, по крайней мере, ему показалось, что крик слышался именно оттуда, споткнулся, чуть не упал, и вдруг услышал спокойное:

— Ну чего ты верещишь, меня уже убили…

Владимир замер посередине лестницы. Убили, судя по всему, Наташку. Только почему она так спокойно об этом говорит? Теперь сердце колотилось как сумасшедшее: грабитель один или их несколько? Может, вызвать полицию? Только пока они из города доедут… Он впервые остро ощутил уязвимость, беззащитность — и свою собственную, и своего дома. Эх, под руками ничего нет. В кабинете стоит в углу сувенирная бейсбольная бита. То есть бита, безусловно, настоящая, дядя Коля на двадцать третье в прошлом году подарил. Мол, не заплывай, Вовка, жиром. А сувенирной Владимир про себя называл биту потому, что в бейсболе этом самом ничего не понимал. Да и с кем играть? Во всей Гати одна его бита и есть. Только кабинет на первом этаже, а он бежит на второй, уже почти прибежал, а оттуда и звуков уже никаких не доносится…

Дверь в Наташкину комнату он пропустил, сразу распахнул дверь в комнату сына, подобравшийся, выставивший вперед пудовые кулачищи, готовый ко всему…

Только не к тому, что увидел. Наташка сидела за Андрюшкиным компьютером, а ребенок примостился на полу с его, Владимира, ноутбуком. На экранах вяло торжествовали, размахивая метровыми пушками, какие-то уродцы. Глумились над павшими. Павшие тоже были какие-то уродцы. Метровые пушки павших валялись рядом с ними. Интересно, как он умудрился разглядеть все эти подробности в одну секунду? Может, потому, что больше в поле зрения ничего не двигалось? Владимир шумно выдохнул. Похоже, какое-то время он не дышал:

— Вы меня чуть до инфаркта не довели со своей игрушкой!

— Ой, привет, пап…

— Простите, пожалуйста, Владимир Иванович…

В одновременно сказанных фразах звучало искреннее раскаяние, и Владимир засмеялся:

— Ладно, обвиняемые, сердечный приступ миновал, старик-отец в безопасности. Во что рубитесь-то?

Андрюшка с готовностью опытного вербовщика стал объяснять, а Наташка попыталась улизнуть. Владимира такой расклад не устраивал, но сказать он ничего не успел: пока искал оптимальную формулировку, помощница по хозяйству уже ушла. Видимо, по хозяйству суетиться. Ладно, пока освоимся в мире метровых пушек, а после ужина мы эту хозяйственную мобилизуем, у Людки тоже бук есть, попроще, конечно, но потянуть должен.

Они увлеченно ковырялись с управлением («пап, ты неправильно, лечилка — F6»), когда снизу стали доноситься дразнящие ароматы. Умница, подумал Владимир, просчитала, что если хозяин из города вернулся рано, то, значит, поужинать не успел. Потом сообразил, что это у него приступ мании величия. Андрюшка тоже голодный, и скорее всего, она о ребенке заботится, а не о нем, Владимире. Интересно, она их позовет или они должны как пчелы сами слетаться на аромат? Он было решил выждать, но не учел решающий фактор — голодного Андрюшку. Как только сын почувствовал запах с кухни — тут же бросил курс обучения молодого бойца.

— Па, пойдем скорее, Наташка армянскую яичницу на ужин обещала, настоящую!

Вполголоса недоумевая по поводу того, а какая еще может быть армянская яичница, игрушечная, что ли, Владимир неторопливо отправился за умчавшимся чадом. Быстро они подружились, даже удивительно. Все-таки есть в ней что-то такое, даже Андрюшка чувствует. Интересно, с сыном она такая же, лишнего слова не добьешься? С другой стороны — а нужно оно, лишнее-то слово?