Месть палача - Виктор Вальд

– Кто здесь? Кто ты?

– Тот, которого ты когда-то называл любимым и единственным другом. Тот, который по предательскому наговору твоему был вынужден оставить дом и семью и бежать за Босфор. Тот, кто доверился тебе… Тебе, тому, кто часто клялся именем Господа и святостью нерушимой дружбы. Ты помнишь этого человека?

Никифор с трудом поднялся на ноги. В складках его плаща был искусно пришиты ножны с легким, но необычайно прочным индийским клинком. За голенищем высокого правого сапога был упрятан нож поменьше. Еще в руке был ярко горящий факел на крепкой дубовой рукояти. Но главное… Главное, что Никифор быстро оправился от страха и крепко ухватился за свое главное оружие – ум, с выступающими острыми мечами хитрости, коварства, многоопытности.

– Я узнаю этот голос. Когда-то он действительно принадлежал моему любимому и единственному другу Гелеону, который был уличен в тайных сношениях с врагом. Чтобы не попасть в руки палачей, которые без сомнения, вытянули бы из него всю правду, мой друг бросился в воды Босфора. Его посчитали утопленником. Но он всплыл в лагере османских беев и стал верно служить им. Мой друг принял ислам и новое имя – Даут. У арабов и евреев значение этого имени одинаково – любимый, притягивающий к себе. Тебя там действительно любят, если назначили главой тайной службы.

– Да. Это не та простенькая должность каниклия[48], из-за которой ты оклеветал друга. Эта должность досталась тебе ценой подкупа и предательства. А что касается имени… Любить – не любить. Дружить – не дружить. Притягивать – отталкивать… Это удел коварных византийцев. У осман все проще, правдиво и по чести. Если ты недостоин высокого места, тебе не поможет ни любовь, ни дружба, ни личная притягательность. Но если достоин, то уже никакой «друг» не сможет тебя оклеветать и бросить в лапы палачей, которые вырвут любое признание, какое нужно тем, кто им платит. Как, например, из того человека, которого ты явил василевсу и народу как Шайтан-бея. Синего шайтана.

– Ах, вот о ком твоя печаль! Из-за этого дьявола ты рискнул головой. Или все же османам есть интерес к новому эпарху Константинополя? Так сказать, через разоблачение прибрать эпарха к крепким османским рукам и сделать его рабом своих амбиций[49].

– В тебе нет нужды. Так что голову твою могу свернуть прямо сейчас…

Никифор тихо рассмеялся:

– Но ты желаешь убедиться, что тот, ради которого ты рискуешь собственной головой именно тот, кого ты хорошо знаешь? Тот, который нужен тебе и твоим османским беям. Верно?

– Верно, – послышалось из-за угла, и тут же на свет факела выдвинулась фигура, плотно укутанная в простой дорожный плащ.

– Ну, что же… Чего нам беседовать в этой темноте. Есть еще темень Нумеров. Там ты сам во всем убедишься.

Едва эпарх и его неприятный гость оказались во внутреннем дворике, Даут положил руку на плечо неприятного ему хозяина дворца:

– Ты может и забыл, что Даут – это еще и имя ангела-хранителя. И в этом городе множество его собратьев. Так что без глупостей. Ты же желаешь встретить день города живым и невредимым?

Никифор молча кивнул головой. На этот кивок тут же, как из-под земли, появился верный (или все же неверный?) Семенис. Эпарх посмотрел на источающую преданность лицо помощника и с силой ударил кулаком в нос. Затем Никифор сорвал со скулящего Семениса роскошный плащ, и протянул его гостю:

– В этом ты будешь выглядеть куда пристойнее. Ведь ты же сопровождаешь самого эпарха. А верному Семенису… А может и не верному… Он может и не понадобиться. Стража! Сопровождать нас в Нумера. Семенис, а ты подумай, что скажешь палачам по поводу моих исчезнувших старых очков? И о дружбе с венецианцами… Да и с другими нужными людьми. Такими как этот гость – бывший любимчик бывшего асекретиса[50]А ты мой, бывший друг, набрось все же этот плащ.

Даут сузив глаза, улыбнулся:

– Главное мое оружие останется все же при мне.

Вместе с дорожным плащом на камни внутреннего дворика со звоном упали кривой кинжал и короткий меч.

– Не сомневаюсь и… надеюсь, – согласно кивнул головой Никифор.

* * *

Три большие тюрьмы Константинополя – Нумера, Преторий, и Халки – были многие века соответственно под присмотром доместика[51]городских стен. Еще полсотни лет назад каждый из этих важных чинов с особой ревностью относился к своим мрачным владениям, порой заживо хороня лично неугодных, а чаще используя государственные узницы для личного обогащения. Попасть за стены тюрем не осужденным (тем же нотариям, адвокатам, родным, близким, друзьям и покровителям) было не менее сложно, как и бежать оттуда тем несчастным, чьи богатства не были похожи на тот золотой таран, что пробивает все, или же их вина была так же велика, как и предательство Иуды.

Но времена безвозвратно изменились. В Нумерах уже давно не было захваченных после победоносных войн царственных особ и старейшин племен, как и не было государственных преступников, которых предпочитали уже казнить после скорого суда. В Преторию не заключали крупных нарушителей городских законов, должников и тех, кто злостно уклонялся от уплаты государственных налогов. В общем обнищании и в упадке города туда нужно было бы загнать весь Константинополь, а разумнее всего не трогать никого. В последние годы в Претории пребывали насильники, громилы и неудачники-воры. А в Халках находилось и вовсе ничтожное количество всякого сброда, который, чтобы прокормить себя выходил под стражей просить милостыню. Скорее этот сброд проживал в тюрьме, имея крышу над головой.

О каких богатствах и выгодах могли мечтать те, под чьей рукой находились эти государственные учреждения. Кто в здравом уме и твердой памяти согласится заплатить за должность начальника тюрьмы? Разве кто покупает прогнивший корабль, на который даже страшно ступить ногой, а не то, что погрузить ценный товар?

Но такой человек нашелся. Никифор купил должность начальника самой зловещей и надежнейшей из тюрем. На несколько лет Нумера стали его родным домом и центром паутины, что обманом и коварством опутала не только Константинополь, но и многие дальние порты. Здесь же в Нумерах просто исчезали не принявшие по завышенной цене товар Никифора гордецы навикулярии[52], отказавшиеся дать ссуду трапезиты[53], а самое важное – должностные лица, неугодные кому-то из очень важных государственных лиц.