О ком плачет Вереск - Ульяна Соболева

— Не спросишь, куда мы скачем?

— Если не утопил, то что может быть страшнее?

— Думаешь, нет ничего страшнее, Вереск?

— Ты хочешь меня напугать?

Рука сильнее сжала мою талию, и я всей спиной ощутила его мощную, горячую грудь.

— Нет… предупредить.

— Разве уже не поздно?

Спросила нагло и накрыла его ладонь своей рукой, сплетая наши пальцы. Ощутила, как шумно выдохнул мне в волосы, и закусила губу.

— Ты права, — шепнул мне в ухо, — поздно. У тебя был выбор сегодня. Если бы не пришла…

— Но я пришла.

— Доверяешь?

— Да…

Ладонь накрыла мне глаза. И дальше я ничего не видела. Мне и не надо было. Лишь ощущать его запах, слышать, как свистит ветер в ушах, как скрипит под нами седло. Ветер свободы, ветер любви, ветер первого сумасшествия. Сильного, как ураган, и безбашенного, как сама юность.

Осадил коня, а рука все еще закрывает мне глаза.

— Чувствуешь запах?

Да, я чувствовала. Пахло вереском. Сильно, ярко, сочно.

— Когда я приезжаю сюда… Я могу тебя почувствовать.

Убрал руку от моих глаз, и я чуть не задохнулась от красоты. Целые поля вереска. Колышущиеся сиреневые волны, освещенные луной так ярко, что видно каждый колосок. Сердце забилось быстрее, стало тяжело дышать. И я буквально ощущала, как вздымается моя грудь.

— Меня почувствовать? — переспросила завороженно, не веря, что слышу это от него.

— Представить твои страшные, уродливые, фиолетовые глаза. Как у мутанта, и жалеть жениха твоего, придурка. Он хоть видел, на ком женится?

— Что?

Я пнула его локтем в живот. От неожиданности задохнулась.

— А что?

Скалится сзади. Доволен собой. Похож на того ублюдка в саду, который лапал сучку белобрысую.

— Ничего не изменилось. Как была страшной шмакодявкой, так ею и осталась. Или ты думала, я тебя на свидание привез?

— Я о тебе вообще не думаю! Отпусти! Руки убрал! Сам ты страшный! И, да, видел! Сто раз видел. Стихи мне пишет. Умирает от любви ко мне. Потому что любить умеет. Не то что эгоистичные, никому не нужные придурки!

Отцепила от себя его руку и соскочила вниз с седла. Слегка подвернула ногу. Урод! От обиды хотелось…хотелось убить кого-то. Привез, чтобы гадости говорить, чтобы издеваться. Сволочь. Просто насмехается надо мной. Наслаждается властью своей! Ненавижу! Зря с ним поехала! Надо было не приходить! Ублюдок ди Мартелли! Точно, ничего не изменилось.

— Куда?

Рыкнул позади меня.

— Домой!

— А пришла тогда зачем?

— Сказать, чтоб не ходил сюда, ясно?! Или думал, я на свидание с тобой пришла?

Догнал верхом, плетется рядом.

— А чего возле реки не сказала? Кататься поехала!

— Ты не дал. Пожалела тебя, убогого. Вдруг расстроишься. У тебя и так жизнь не сладкая. Пауков не любит никто.

Получи, сволочь. Ощутила наслаждение, когда он побледнел.

— Ну так говори сейчас! — голос стал жестче, мягкие нотки исчезли. — Хватит жалеть!

— Я и говорю! Папа все еще бьет тебя? Загоняет в яму? — дергается, как от пощечин. — Не таскайся ко мне! Я замуж выхожу скоро! И тоже тебя не…

Соскочил с коня, догнал и за руку к себе развернул. Челка кудрявая на глаза упала, сверкают так, что страшно становится, и рот перекосило, ноздри раздуваются от едкой злости.

— Не выйдешь! — зашипел мне в лицо.

— Выйду! Понял? Выйду! Уеду к нему и любить его буду. Он красивый и хороший, не то что ты. Паук мерзкий! Тебя все ненавидят!

Пока говорила, Сальва за шею меня держал и со мной шел. Наступая. Он вперед, а я спиной назад. Так, что едва носочками земли касалась, посреди вереска, колосья с цветами по ногам бьют, путаются в юбке.

— Не выйдешь, сказал!

— Выйду! Еще как выйду!

Назло. И чем сильнее перекашивается его лицо, тем больнее мне хочется ударить. Могла б, разодрала б в кровь.

— Нравится он тебе?

— Еще как нравится! Не то, что ты! Каждую ночь о нем думаю!

Оступилась, и мы вместе в заросли упали, я навзничь на спину, и он сверху, успел ладонь мне под голову положить. Молчим оба, и я ощущаю тяжесть его сильного тела, вижу так близко черные глаза и губы.

— Я больше нравиться буду. Обо мне думать будешь, поняла?!

— Ни за что!

— Будешь, Вереск, будешь.

Ладонью лицо мое гладит, щеку, скулу, шею. Слышу, как дыхание учащается и взгляд глубже становится, страшнее.

— Отпусти…

А сама вперед подалась и, пытаясь освободиться, нечаянно губами в губы его ткнулась, в ответ он громко застонал и набросился на мой рот. Сильно, безжалостно, грубо. Словно я его сорвала своим прикосновением. Так, что в глазах потемнело и стало больно. Я за губу укусила и ощутила, как прокусила. Но он не оторвался от моего рта. Продолжил терзать, пока я не ответила на поцелуй, пока не начала толкаться языком в его наглый язык. Пальцы сами в волосы непослушные впиваются, треплют их, мнут. Оторваться не могу. От переизбытка эмоций хочется разрыдаться, но он вдруг отпрянул назад и рассмеялся нагло мне в лицо.

— Уже лучше целуешься, малая!

Я пощечину влепила и тут же застыли оба. Стало страшно, что даст сдачи. Опустила взгляд на его нижнюю губу — кровоточит. Внутри все защемило, перевернулось. Приподнялась и нежно прижалась к ней губами, попробовала на вкус его кровь. Сладко-горькая. Как слезы. Сальва тут же смял меня руками, бросил обратно на примятый вереск. Навис сверху… Красивый, порочный, опасный. Я бы отдала ему свою девственность прямо сейчас, если бы он захотел.

Сицилия. Палермо 2003 год

Одним тобой душа моя полна.

В ней нет краев, нет времени и дна.

Лишь одному открытая она,

Другим так недоступна и темна.

Её не нужно брать или держать,

В ней только ты и даже нет меня.

Я не могу назад её забрать…

Я не владею ей, она давно твоя.

И только ты имеешь все права,

Права хранить, разбить её на части.

Но если прикоснешься к ней едва,

Душа моя заходится от счастья.

Одним тобой душа моя полна…

Я не скажу "надолго" — ты реши.

Она твоя, пока тебе нужна,

А после…я останусь без души.