Последний выход Шейлока - Даниэль Клугер

– Но позвольте... – попытался возразить я. – Что за... Что за странное сравнение...

– Сравнение вполне легитимное, – заметил г-н Холберг. – Знаете, почему я не хотел общаться с полицейским? Он – как, впрочем, и остальные полицейские – изо всех сил пытается походить на своих хозяев. Эсэсовцев. Он – как и остальные полицейские, здешние полицейские, разумеется, – думает, что добросовестное несение службы ставит его по другую сторону от остальных заключенных. Но служебное рвение, доктор Вайсфельд, не влияет на расовую принадлежность. Поэтому он – они, если угодно, – всегда будут теми, кем на самом деле являются: опасными, или, вернее сказать, вредными животными, подлежащими истреблению. Уничтожению. Заметьте, доктор – не убийству, не казни, а именно уничтожению, истреблению. Как крысы, пауки, тараканы и прочие малоприятные существа, живущие бок о бок с людьми. Просто полицейские – это дрессированные тараканы, умеющие ходить на задних ножках и помахивать дубинками, – все это было сказано голосом совершенно бесстрастным, лишенным малейшего намека на эмоции.

Я испытывал целую гамму чувств – растерянность, возмущение, даже оскорбление – но понимал, что мой новый знакомец прав и что я сам думал о том же. Просто не хотел говорить об этом.

Так же, как и об Освенциме.

Поэтому я не стал возражать. Да и чем я мог возразить?

– Есть и еще кое-какие основания снять с эсэсовцев вину, по крайней мере, за это убийство, – сказал г-н Холберг. – Менее, так сказать, психологически-отвлеченные. В момент убийства Макс Ландау сидел, а убийца – стоял. Это видно по характеру раны. Удар был нанесен сверху вниз.

– Ну и что?

– Вы представляете себе, чтобы заключенный сидел, а эсэсовский офицер перед ним стоял?

– Он мог просто не успеть подняться…

Г-н Холберг покачал головой.

– От входной двери к креслу расстояние, которого одним шагом не преодолеть. Макс Ландау сидел таким образом, что открывающаяся дверь была ему видна. Входит эсэсовец. Ландау… Он ведь должен подняться, верно? Но он не поднимается. Он сидит и ждет, пока убийца приблизится к нему, достанет нож… гм… орудие убийства. И принимает удар в сердце. Нет-нет, немцы тут ни при чем. Он с кем-то беседовал, с кем-то знакомым и равным. И беседа закончилась убийством…

– Ссорой? – предположил я.

– Совсем необязательно. Разговор мог выполнять сугубо маскировочную функцию. Беседуя, убийца усыплял бдительность господина Ландау и, улучив момент, нанес свой удар… Хотя, – сказал он после небольшой паузы, – не исключено, что, явившись к режиссеру, преступник еще не решил окончательно, будет ли он убивать господина Ландау. В этом случае решение пришло в ходе разговора. И по некоторым деталям можно предположить, что именно так все и было…

– И каковы эти детали? – спросил я.

Вместо ответа г-н Холберг продолжил:

– И, наконец, последнее, – теперь уже он остановился и взглянул на меня. – Макс Ландау был убит орудием с узким и коротким лезвием. Это не обычный нож и не кинжал. Скорее, нечто вроде медицинского скальпеля. Правда, сей факт не является прямым подтверждением сказанного мною относительно немцев. Но в совокупности… Нет, господина Ландау убили не эсэсовцы.

– В антракте, после того, как прозвучал монолог Шейлока, – сказал я, – комендант что-то сказал Шефтелю. И тот сразу вышел. Я думаю, комендант отдал ему какое-то распоряжение насчет господина Ландау.

– Но, наверное, не распоряжение убить режиссера, – заметил г-н Холберг. – В антракте – но ведь после этого господин Ландау вновь появился на сцене и спектакль благополучно был доведен до конца, разве нет? Хотя, разумеется, кто-то из Юденрата мог подумать то же самое, что подумали вы – я имею в виду, решить, будто коменданта могла оскорбить выходка актера. Тем более, вы правы, мы не знаем, что именно приказал комендант господину Шефтелю и о чем тот беседовал с Ландау… Собственно, мы даже не знаем, виделся ли он с ним, ведь это – только ваше предположение, доктор, не так ли? Вполне логичное предположение, конечно… Да, так вот, некто из Юденрата – не обязательно председатель – испугался, как бы комендант Заукель не выместил свое недовольство на всем гетто, и он поторопился решить проблему быстрым у радикальным способом… Маловероятно, но возможно. Вот только почему выбрано такое странное орудие убийства?

Неожиданная мысль повергла меня в изумление, граничившее с ужасом.

– Шкаф… – пробормотал я. – Шкаф доктора Красовски… Боже мой…

– И что от него хотели те женщины? – спросил г-н Холберг, словно не слыша меня. – Кстати, вы обратили внимание? Жены господина Ландау не было ни в зале, ни за кулисами. И в гримерной мужа мы ее не видели… Впрочем, это не значит, что ее там не было. Чуть раньше. Как вы полагаете, доктор Вайсфельд?

Я замешкался с ответом: мне не давала покоя картина, стоявшая перед глазами – доктор Красовски, стоя у двери, сообщает о том, что забыл запереть свой кабинет. По счастью, г-н Холберг не обратил внимания на мое замешательство. Еще через несколько минут мы, наконец, добрались до дома, чердак которого служил мне жилищем.

– Здесь, – сказал я. – Будьте осторожны – лестница очень ветхая, особенно перила.

В первом этаже располагались пять комнат – четыре анфиладой, и одна – в углу. Анфиладные комнаты, ветхие и темные, занимали несколько десятков стариков, мучавшихся бессонницей, но при этом почти никогда не покидавших сырых барачных помещений – за исключением трех обязательных ежедневных походов к кухонному блоку. Я познакомился с ними, только когда сам оказался в положении неработающего. До того у меня не было ни желания, ни возможности общаться с соседями. Угловую комнату, более ухоженную и менее сырую, занимал капо нашего и двух соседних домов, некто Айзек Грановски, имевший обыкновение беседовать со мной по утрам, во время утреннего туалета. Собственно, беседа была, в действительности, монологом: я умывался из дворового умывальника, а капо стоял рядом и делился со мною взглядами на жизнь в Брокенвальде. Чердак же мне достался почти случайно – председатель Юденрата, определив меня на работу в медицинский барак, посоветовал подыскать помещение поближе, и полицейский – тот самый, которого мы встретили сегодня – отвел меня в этот дом, познакомил с господином Грановски, а уже господин Грановски предложил разместиться на чердаке.

Чердак был крохотный – но зато я оказался избавленным от чьего-либо соседства, а кроме того, здесь почему-то не так остро чувствовалась та одуряющая смесь запаха карболки, общественных уборных и гнилых продуктов, которая буквально пронизывала весь Брокенвальд.

Как я и надеялся, капо уже спал – в противном случае пришлось бы довольно долго уговаривать его разрешить моему новому знакомцу провести ночь на чердаке. Теперь же можно было не опасаться его придирок, а утром я надеялся получить от него разрешение: капо Грановски являлся моим постоянным пациентом по причине старой язвы желудка. Кстати должно прийтись мое восстановление на должности врача.

Поднявшись вслед за мной по старой скрипучей лестнице, Холберг внимательно осмотрел чердак, удовлетворенно кивнул и прошел в угол, где стоял прислоненный к стене старый матрас. Я использовал его как дополнительный простенок – в дощатой стене было несколько больших щелей. Г-н Холберг положил матрас на пол.