Ты здесь живёшь? - Ульвар Тормоудссон

они погибли при пожаре, — уклончиво ответила она тихим голосом. — Это единственное, что я могу сказать с определенностью.

Ее темно-зеленые глаза всматриваются в голубые глаза мужа. Взгляд светлеет. С лукавой улыбкой она уже громко спрашивает:

— Что новенького на почте?

XXV

Темнота — это не только черный или серый цвет. У темноты есть плотность, и плотность эта меняется от места к месту. Так, темнота за окнами дома Пьетюра и Вальгердюр совсем не такая густая, как в Городе. Там она плотная, несмотря на ветер и холод, она проникает повсюду.

В темноте отдыхают чайки. А когда холодно, то отдыхают и кошки. В такой темноте могут наглеть крысы.

Они и наглеют.

Они снуют между мусорными баками — поодиночке, по две, а то и целыми стаями. Они жирные и лоснящиеся, потому что им живется хорошо.

XXVI

Заседание клуба «Ротари» закончилось.

В дверях Дома собраний стоит Сигюрдюр Сигюрдарсон и, заливаясь слезами, жалуется Преподобию на людскую злобу. Но Преподобию весело, у него нет желания слушать иеремиады, он пользуется случаем улизнуть от своего лидера и мирского начальника, когда тот в безутешном горе обнимает его своими медвежьими лапами, так что у пастыря перехватывает дыхание. А когда Сигюрдюр Сигюрдарсон превозмогает скорбь, то обнаруживает, что остался один. Один-одинешенек. Это новое доказательство человеческой неблагодарности наваливается на него столь тяжким грузом, что, не в силах совладать с ним, он садится на порог Дома собраний, закрывает лицо руками и заливается слезами так, как еще не плакал в этот вечер поучительных бесед и развлечений.

Но хотя председатель Рыбопромысловой компании, равно как директор школы и библиотекарь, вдребезги пьян, председатель магистрата, превозмогши тоску, садится в свой «ситро» и при умелой поддержке заместителя депутата альтинга едет домой.

Хотя уже ночь, Сигюрдюр Сигюрдарсон не поднимается к себе на второй этаж, чтобы лечь спать. Он входит в первый этаж, но отнюдь не затем, чтобы выполнить свои обязанности перед книголюбами Города.

Он стучится в дверь девицы Бьяднхейдюр.

Проходит немало времени, пока круглое, красное, заспанное лицо девицы появляется в приоткрывшейся двери. Увидев, кто пришел, она отворяет дверь шире, и Сигюрдюр Сигюрдарсон входит в комнату. Мелькнув светлой ночной сорочкой, девица прыгает в постель и накрывается периной, а председатель магистрата садится на край кровати.

— Наверху свет горит, — сообщает он и икает.

— Ага. На столе лежит носовой платок. Возьми и вытри лицо.

— Зачем? — Язык у него заплетается. — Вытирать лицо? Почему я должен вытирать лицо? Что я, по-твоему, пришел к тебе лицо вытирать? О нет, Сигюрдюр Сигюрдарсон не таков. Не за этим он пришел.

— У тебя сопля на щеке, — равнодушно констатирует девица.

— Сопля! На мне сопля! — восклицает председатель магистрата и подносит к щеке толстую ладонь. — Сволочи, высморкались мне в лицо. Вот она, благодарность. Все делаю для них, всем ради них жертвую, а они в меня сморкаются. В их глазах я всего лишь носовой платок.

Плечи председателя начинают трястись. Длинная шея безвольно наклоняется, голова падает на грудь. Он плачет.

— Хватит скулить! — приказывает девица и вылезает из постели. — Все ты придумал. Это, ясное дело, твоя собственная сопля. Сейчас вытру тебе лицо.

Девица берет платок, бежит в ванную, смачивает его и тут же возвращается. Моет председателю лицо, затем прикладывает мокрый платок ему ко лбу, садится рядом на край кровати и принимается утешать. Постепенно он успокаивается, прижимается головой к ее груди. Долго сидит в этой позе.

— А сейчас займемся любовью, — вдруг произносит он, обвивая рукой тучное тело девицы.

— Сигюрдюр, милый, не сейчас. — Она пытается высвободиться из его медвежьих объятий.

— Почему не сейчас? — спрашивает он и валит ее на постель.

— Ты пьян, — отвечает она.

— Вино и женщины, вино и женщины — всегда вместе, — часто дыша, говорит председатель.

— Не у всех. — Девица натягивает подол рубашки на колени.

— Зато у меня, — отвечает председатель и ложится рядом. — Смотри-ка, — продолжает он, — по-твоему, он не справится?

— Да мы уже вроде бы пытались раньше, — говорит девица и перемещает линию обороны к середине бедер.

— И что, плохо было? — спрашивает он, целуя ей губы и шею, стягивает рубашку с плеча и начинает ласкать грудь. — Девичья грудь, — бормочет он. — С красными сосками.

— Ты же знаешь, ничего не выйдет, — отвечает она на комплимент, однако уже не столь твердо.

Что-то бормоча, председатель пробивает брешь в обороне девицы. После дальнейшей борьбы, невнятных звуков и нескольких «не надо» оборона девицы оказывается смятой, медвежьи лапы председателя беспрепятственно ласкают ее. Она легко примиряется со своим поражением.

— Возьми меня, — вдруг произносит девица. — Возьми меня. Быстро. Но только не усни.

И председатель берет ее. И председатель засыпает.

Девица будит его. Председатель снова засыпает.

Девица выбирается из постели, встает, напряженная, раздосадованная, задыхающаяся, обильно смачивает платок и выжимает воду председателю на лицо. Его большие глаза раскрываются и тупо останавливаются на ней.

— Одевайся. Тебе надо к себе наверх, — говорит она и выскальзывает в туалет.

— Наверх, — ворчит председатель, приподнимаясь на локте. — Наверх, наверх.

Когда девица возвращается, он уже одет.

— Завтра придешь? — спрашивает она. — Утром, конечно.

— Будто я не знаю.

— Хорошо. У меня нет первых двух уроков. — Голос ее звучит дружелюбнее и теплее, чем когда она его будила.

Председатель идет к двери, прощаться он явно не собирается.

— Слушай, — останавливает она его в дверях. — Я кончила письмо.

— Письмо? — переспрашивает он.

— Ну то, что ты просил перепечатать с пленки. Сейчас возьмешь?

— Да, да. Нет, завтра утром, — отвечает председатель, закрывая за собой дверь.

— Длинное было собрание, — заметила супруга председателя магистрата, когда тот открыл дверь второго этажа. — Длинное и утомительное.

— Мне надо было еще заглянуть в библиотеку, — ответил председатель, разуваясь.

— Конечно. Разумеется.

XXVII

Полночь. Тишина. Облачное небо. Густая тьма. Бездонное море. Черная, как деготь, гора смутно угадывается на другом берегу фьорда. База слилась с ней, ее больше нет.

Оулицейский и его люди патрулируют Город. Нужен неусыпный надзор, чтобы в темноте не попирались закон и право. Но Оули — власть мощная и справедливая, так что закон нарушается редко. К примеру, прошло уже семь лет с тех пор, как в Городе была совершена последняя кража. Тогда из Рыбопромысловой компании выкрали сейф с деньгами и документами. Сейф нашли — разумеется, пустым, но никаких сомнений, что сейф был именно тот, не возникло.

В этот вечер комиссар сам ведет патрульную машину. Боковое стекло опущено, он часто высовывается.

В некоторых окнах горит свет. Шторы задернуты. Однако в пасторском доме одно окно