Ты здесь живёшь? - Ульвар Тормоудссон

не зашторено. За стеклом виден Преподобие, сидящий в глубоком старом кресле. На подлокотнике стоит бокал. В одной руке он держит восьмой том “Kjærlighedens billedbog”[14], другой руки не видно. На лице у него умиротворенность.

В небольшом мансардном окошке загорается свет. У стены в одних трусах стоит Оулавюр Йоунссон, держит руку на выключателе. Он смотрит на Элин Сигюрдардоухтир, лежащую на кровати поверх перины, закрыв лицо рукой. Какое у нее восхитительно пышное белое тело, думает он, груди большие и полные, на боках по три ровные складки, складочка на животе, бедра широкие и мощные.

— Хватит, — говорит она и отворачивается к стене. Оули гасит свет и неуверенными шагами идет к ней.

— Вот и я. — Он ложится рядом, но не прикасается к ней. — Какая ты красивая, — шепчет он.

— Я толстая, — отвечает она, поворачиваясь к нему, раскрасневшаяся и счастливая.

— Совсем не плохо быть толстой, — отвечает он, очень осторожно кладет руку ей на живот и тут же спрашивает: — Можно?

— Да, — шепчет она.

Наступает долгое молчание. Его рука неподвижно лежит на ее горячем, полном животе. Вдруг она спрашивает:

— Тебе уже приходилось?

— Что приходилось? — задает он встречный вопрос. Его рука непроизвольно делает легкое движение.

— Приходилось, ну, знаешь, делать это?

— Собственно говоря, нет, — отвечает он, чуть помедлив.

— Как это? — быстро спрашивает она.

— Видишь ли. Мне это снилось.

— Снилось, — повторяет она. — А с кем?

— Не знаю. Собственно говоря, ни с кем. Я ее никогда не видел. Может, никого и не было. — Его рука больше не двигается. Он растерян, смущен своим признанием. Затем спрашивает: — А ты? Тебе приходилось?

— Мне? Нет, никогда.

Снова воцаряется молчание. Он собирается с духом, шевелит рукой, неожиданно касается ее груди и в темноте заливается краской. Рука замирает.

— Еще, — шепчет она.

— Так? — спрашивает он и легко гладит ее грудь.

— Ага.

Он смелеет. Кладет всю ладонь ей на грудь и ласкает, берет в свою сильную, грубую руку рыбака и поражается собственной дерзости.

— Хорошо, — шепчет она.

— Да.

Оба молчат. Наслаждаются, ощущая друг друга. Он шепчет ей на ухо:

— Решимся?

— А ты знаешь как? — не сразу спрашивает она.

— Конечно.

Они снова замолкают. Он еще больше смелеет, проводит рукой по ее животу, гладит бедра. Она замирает, испуганная и смущенная.

— Мы ведь помолвлены, — говорит он.

— Знаю, но…

— Но что?

— Я так… я боюсь. — Она поворачивается на бок, обнимает его за шею и прижимается к нему. Потом, внезапно приподнявшись на локте, говорит: — Хочу посмотреть на тебя!

Он огорошенно молчит.

— Пожалуйста, — настаивает она.

Он не отвечает. Кладет обе руки под голову и продолжает лежать.

— Так будет справедливо. Ты ведь смотрел на меня.

Он по-прежнему молчит. Наконец садится на край кровати, встает, идет к выключателю, зажигает свет, спокойно поворачивается к ней, ссутуливается, заливается краской. Затем гасит свет, но не двигается с места.

— Ты идешь ко мне? — спрашивает она.

— Идти?

— Конечно.

— Ты хочешь?.. — В его вопросе звучит удивление.

— Хочу чего? — спрашивает она, поскольку он явно не собирается закончить предложение.

— У меня сейчас не… — шепчет он.

— В этом я ничего не понимаю, — отвечает она. — Зато я себя понимаю. Хочу тебя.

Его глаза осваиваются с темнотой, он решительными шагами приближается к постели, наклоняется над своей Эллой и целует ее в губы.

— Я люблю тебя, — шепчет она. — Теперь нам можно!

ПИСЬМО

Город, 14 октября 1976 г.

Господину депутату альтинга и

председателю Рыбопромысловой компании

Сверриру X. Лайтнессу[15]

ул. Безвкусная, 11

Рейкьявик

Уважаемый друг и коллега!

Тебя, несомненно, удивит тот факт, что я обращаюсь к тебе с письмом. Однако полагаю, что, начав читать, ты вскоре поймешь причины этого нового способа общения.

Весною предстоят выборы.

В прошлый раз они прошли прекрасно, хотя поначалу, как ты помнишь, виды были неблестящие: наши избиратели, когда ты пожелал стать у нас политическим лидером, не приняли тебя. Им не по душе люди со стороны на таких ролях. К тому же твоя позиция в отношении бунтарей и фракционеров в партии была нечеткой. Минусом было и то, что незадолго до этого ты состоял в другой партии. Но тебя поддержало наше партийное руководство.

И тогда затрубили боевые трубы. Были проведены групповые совещания. Агитаторы стали ходить по домам и порочить тебя. Были организованы общие собрания, на которых тебя чернили. Против тебя был проведен сбор подписей. Короче говоря, ты стал главной темой разговоров на сельских сходах, на рабочих местах, в кафе, в домах, на собраниях и в швейных клубах[16].

Однако у тебя был могущественный покровитель, и именно его хотели избиратели выдвинуть кандидатом вместо тебя. Это было совершенно ясно. Поэтому тебе наверняка запомнился тот вечер, когда председатели местных партийных организаций пригласили тебя на собрание, намереваясь сообщить, что не хотят иметь с тобою дела. И ты сыграл свою роль хорошо, в полном соответствии с результатами нашего тщательного анализа ситуации.

Все произошло, как мы намечали.

Своей раскованной манерой держаться, простотой, дружелюбием, любознательностью и естественно проистекающим от нее потоком вопросов обо всем, что было перед глазами: о названиях холмов, пригорков, улиц и даже камней, расспросами о родословной и происхождении избирателей, о здоровье их отца и матери, деда, бабки или других родственников и не в последнюю очередь своей многозначительной решительностью — всем этим ты выбил оружие из рук собравшихся и, произнеся превосходную речь, покорил всех.

Это было здорово!

Но вернемся к предстоящей весне. Что будем делать? Новые времена — новые песни.

Уверен, тебе знакома старинная пословица: тот друг, кто предостерегает. Поэтому я должен со всей откровенностью сказать, что ты не оправдал надежд, которые связывались с твоим избранием в альтинг. Ты должен знать это, а также то, что теперь, больше чем когда-либо, народ склонен избрать в альтинг местного кандидата.

Ты понимаешь, что это означает, и должен отдавать себе отчет, что от того, насколько верно ты сейчас поведешь себя, зависит вся твоя будущая политическая карьера.

Эту линию поведения одному человеку не определить и не осуществить. Во всяком случае, человеку нездешнему. И, уж конечно, выступая против тех, кто может построить свою защиту, используя приобретенный опыт.

Теперь ты стал рыбопромышленником. На твоих избирателей сильное впечатление произвел тот факт, что ты стал владельцем двух больших траулеров: они плохо разбираются в рыбном промысле и еще хуже — в современных формах собственности.

Кто в здешних краях становится рыбопромышленником, прежде всего обеспечивает тем самым занятость себе и своим людям. Так считалось