Мы, народ... - Андрей Столяров

Единственное, что хоть немного помогало забыться, – это бесцельное многочасовое блуждание по городским улицам. Он выходил утром, когда въезды и перекрестки еще постанывали от напора транспорта, и, чтоб избежать диких толп, рвущихся в центр, погружался в боковые улочки и переулки. У него не было никакого заранее намеченного маршрута. Он и сам толком не знал, куда свернет в следующий момент. И потому то брел длинными проходными дворами, где неожиданно открывались спрятанные от постороннего взгляда целые городки, то попадал в каменные лабиринты, стиснутые заборами, и представлялось, что он не выберется из них никогда, то обнаруживал вдруг себя на глухой, спускающейся к воде набережной реки, где источали забытье тополя, сохранившиеся еще с прошлого века. Сама природа, казалось, была на его стороне. Сначала навалилась жара – такая, что листья с веток свисали разномастными тряпочками, воздух – блистал, в каналах вместо воды текла бурая грязь. А затем, когда город иссох до соляных разводов на тротуарах, пришли пыльные бури, накатывающиеся одна за другой. Ветер поднимал с мостовой колеблющийся легкоперый хвост и тащил его вдоль домов, рассеивая по выступам и карнизам. Следующий порыв опять взметал эту жуть. Пыль уже ни на секунду не оседала. Город погрузился в дремучий раскаленный туман. Пыль скрипела за зубах, забивалась под веки, просачивалась в квартиры, серым угнетающим шевелением заполняла дворы. Спасения от нее не было. По радио рекомендовали носить марлевые повязки. Извещали об антициклоне, который неожиданно продвинулся из Скандинавии. Циклон – не циклон, но иногда уже в десяти шагах ничего видно не было. Арик зачастую не понимал, где находится. Выныривали из пропыленной мути то чугунный фонарь с ребрышками стекла, то оскаленная звериная морда, распластанная по стене, то просевший балкончик, чуть ли не шаркающий по макушке. А однажды, выйдя сквозь Румянцевский садик к набережной Невы, он узрел над собою громаду сфинкса, покоящегося на граните. Почудилось, что каменное чудовище торжествует: равнодушные выщербленные глаза видят пустыню.

В таком мире могло произойти все что угодно. И потому Арик воспринял вполне естественно, когда из аравийского смерча, из вихревой пляски лета вынырнул Мариотт и как ни в чем ни бывало пошел рядом с ним. Мариотт за эти три года нисколько не изменился: тот же пиджак, по-птичьи топорщащийся на плечах, та же подпрыгивающая походка, как будто он преодолевал невидимые провалы в асфальте. Оказалось, что ничего особенного с ним не случилось: пригласили работать в группе, которая вот уже несколько лет занимается проблемами неравновесной термодинамики. Появилось сейчас такое, совершенно новое направление. Разработка Пригожина – он года четыре назад получил за нее Нобелевскую премию. Суть здесь в том, что снимается фундаментальное противоречие бытия: между процессами энтропийными, ведущими, как полагал Клаузиус, к «тепловой смерти» Вселенной, и процессами негэнтропийными, то есть развитием, накапливающим все новые и новые уровни организованной сложности. Да-да, Бауэр тоже об этом писал. Так вот, поняв природу неравновесности, которая обусловлена, кстати, трансляцией в макромир квантовых изменений, мы поймем и всю внутреннюю механику эволюции, всю ее до сих пор скрытую суть: нелинейное и вместе с тем безостановочное продвижение ко все более «неестественным» формам существования…

Они сидели в кафе, где кроме них не было никого. За окном – лохмы пыли, свист ветра, протискивающегося во все щели. Голос у Мариотта тоже не изменился: все такой же писклявый, поднимающийся до немыслимой высоты. Некоторые слова было не разобрать. Арик нервно вздохнул и рассказал о своей нынешней ситуации. Главное, непонятно с чего: многие ведут себя нисколько не лучше.

Мариотт слушал, по-птичьи склонив голову:

– Я знаю одно. Если идешь в правильном направлении – все тебе помогает. Если в неправильном – спотыкаешься о каждую мелочь. Видимо, ты куда-то не туда повернул… Или, быть может, есть смысл рассматривать эту проблему в системном аспекте. Мы имеем дело с динамической целостностью, где работают сильные обратные связи. Любое отклонение немедленно подавляется. Делаем тот же вывод: ты не туда повернул. Вероятно, загрузил себя чем-то не тем.

– Слишком общее рассуждение, – сказал Арик.

– Нет-нет-нет!.. Выделить «фактор икс», мешающий жить, не так уж и трудно. Надо просто сравнить личное бытие периода «спонтанных удач» с тем же бытием периода «внезапных провалов». Наложить друг на друга, чтобы основные реперы совпадали. Расхождение бытийных конфигураций покажет область действия «икс». Элементарная логическая задача…

Он вдруг поднял оба указательных пальца.

– Секундочку подожди. Я – сейчас…

Не успел Арик моргнуть, выскользнул на улицу через дверь. В большом витринном окне мелькнула слабая тень.

Пропала, будто ее никогда не было.

Арик прождал десять минут, затем – еще двадцать.

Наконец, тоже вышел на улицу.

Мариотт бесследно исчез…

Собственно, ничего нового он не сказал. Арик и сам уже некоторое время подозревал нечто подобное. Наложение бытийных конфигураций прошлого и настоящего с очевидностью обнаруживало одно явное несовпадение – Регину. Не было Регины, все шло нормально. Появилась Регина, и тут же начала проступать сумрачная изнанка мира. Он не пытался понять, каков тут внутренний механизм: что с чем сцеплено и почему одно влечет за собой другое. Важно, что это было именно так. Что-то хрустнуло, переломилось, упало напряжение жизни. Он уже отменил одну встречу с Региной, ссылаясь на занятость, затем – вторую, третью, четвертую. Иногда, чувствуя, что это звонит она, просто не поднимал телефонную трубку. Закрывал дверь в комнату, зажимал уши, падал ничком на тахту, лежал, как мертвый, которого не пробудят даже трубы на Страшном суде. А иногда трубку все-таки брал, но – молчал, тупо молчал, как будто голосовые связки были в параличе.

Регина не понимала, что происходит.

Она жалобно говорила:

– Ответь что-нибудь. Я знаю, ты меня слышишь… Ну, пожалуйста, я тебя умоляю, прошу…

И еще она говорила:

– Не знаю, что ты там выдумал, но я без тебя не могу… Вот, тебя нет, и как будто нет ничего… И ты без меня тоже не сможешь… И если мы сейчас вдруг расстанемся, то будем жалеть об этом всю жизнь…

Трубка начинала обжигать пальцы. От голосовых вибраций, от солнечной желтизны раздавался тупой звон в ушах. Ему казалось, что он уже умер. Сердце двигалось вниз и вверх, накачивая ненужную кровь.

Наконец, в последних числах июня они все-таки договорились увидеться. Арик уже с утра, как больной, стал отсчитывать время, оставшиеся до встречи. Вот еще целых десять часов, которые неизвестно как пережить… вот – еще восемь с минутами… шесть… пять… четыре…

Точно постукивал в голове медный хронометр. Двадцать минут от дома до Невского он прошагал под этот неумолкающий стук. Он ничего не видел вокруг себя: какие-то улицы, какие-то перекрестки, машины, какие-то люди… Вместо воздуха город переполнял транспортный чад. Дымилась вода в Фонтанке. Солнце, серое от неистовства, растекалось во весь небосвод. Регина должна была ждать его перед Домом книги. Ей так было удобно: они там встречались уже несколько раз. И вот, когда по низкому подземному переходу он пересек Садовую улицу, когда миновал Пассаж, распространяющий в обе стороны распаренную толчею, когда до здания с глобусом наверху осталось уже всего ничего, то внезапно заметил притормозивший у тротуара троллейбус. Быть может, тот самый, где они весной с Региной столкнулись. Почему, почему, ведь остановки здесь нет? Времени было уже без трех минут шесть. Он и сам не мог позже понять, как очутился внутри. Двери тут же закрылись, троллейбус неторопливо поехал. Отодвинулись назад Казанский собор, полукруг светлой Мойки, облицованное гранитом здание «Аэрофлота». Распахнулся бледный от зноя водный простор Невы. Выскакивать, возвращаться уже не было смысла. Регина исчезла за сутолокой секунд, образующих жизнь. Отсюда ее было не разглядеть, не почувствовать. Он, как загипнотизированный, вышел на Стрелке, у Ростральных колонн. Галерею исторического факультета промчался, не останавливаясь, на одном дыхании. Дверь на кафедру, к счастью, была открыта. В закутке горел свет, и раздавалось мерное почмокивание компрессора. А перед срединным аквариумом, недавно выдвинутым под рефлектор, спокойно, как ни в чем не бывало, сидел Горицвет и, растопырив локти, подкручивал верньеры бинокуляра.