Дафна - Жюстин Пикарди

Хэмпстед, 15 января

Когда я проснулась сегодня утром, Пол уже ушел: его сторона постели была холодной, как и футболка, в которой он спал и оставил на кровати рядом со мной. Тяжелые бархатные шторы все еще были опущены: по-видимому, он не хотел будить меня, хотя было довольно темно, когда он проснулся. На работу он всегда уходит рано, чтобы не попасть в час пик, да и со мной поменьше общаться. Будильник ему не нужен, правда, с его стороны постели на маленьком столике стоят часы старого типа, их надо заводить, и они тикают очень тихо. Иногда я просыпаюсь среди ночи, слышу их тиканье и думаю, что, должно быть, это часы Рейчел, и они ждут ее, отмеряя время, пока она отсутствует, но собирается вернуться.

Стены спальни красные, темно-красные, я никогда не выбрала бы этот цвет: слишком уж он напоминает о кошмарной красной комнате, в которой была заперта Джейн Эйр в пору ее детства. Шторы в спальне еще темнее, чем стены, — черно-синие, как чернила. Иногда я представляю себе, как говорю Полу: «Давай перекрасим спальню, начнем все сначала…» Но всегда кажется, что сейчас неподходящее время, чтобы произнести эти слова. В последний месяц мы так много молчим, когда вместе, что мне становится ужасно неловко: начинает казаться, будто это я виновата в затянувшемся молчании — наверно, я не умею как следует поддержать разговор. И тогда Пол вновь заводит речь о Генри Джеймсе, по-видимому, чтобы как-то заполнить пустоту, но я при этом окончательно отключаюсь, хотя знаю: мне следует проявлять заинтересованность — ведь он такой умный, — я имею в виду Пола, хотя и Джеймс, конечно, гений, о чем Пол не устает мне напоминать. Хочу сказать: позвольте своему мужу читать вам бесконечные лекции о Генри Джеймсе, и вы неминуемо проникнетесь отвращением к ним обоим.

Так или иначе, в то утро я лежала в большой викторианской кровати из красного дерева и чувствовала себя покинутой, как ребенок, чьи родители исчезли, словно я сама потеряла нечто важное, промелькнувшее в моей голове и поглощенное этими кроваво-красными стенами, пропавшее в них без следа. Не знаю, что это было, — по-видимому, часть моего разочарования, сознания того, что я уже забываю об этом, как забываю саму себя.

Но, возможно, ощущение утраты из-за того, что мой муж выскользнул из дома в серый рассвет, не было подлинным: ведь если быть честной, иногда я спрашиваю себя, принадлежал ли он мне когда-нибудь по-настоящему или я позаимствовала его на время. Похожие ощущения связаны у меня и с моим отцом, но когда я пыталась поговорить об этом с Полом прошлой ночью, он был раздражен:

— Ты все время что-то выдумываешь. Не кажется ли тебе, что пора сосредоточиться на твоей диссертации?

Мы лежали тогда в постели, не касаясь друг друга, и меня поразила испытанная мною ярость, когда он заговорил, словно красный цвет стен просачивался в меня и пачкал изнутри, как краска.

— Знаешь, что я думаю? — спросила я его. — Было бы хорошо, если бы я смогла поговорить с тобой о Рейчел. А то получается, будто она — запретная тема, которая мешает нам говорить друг с другом, — стоит между нами, хоть ты никогда не упоминаешь ее имя.

Он ничего не ответил, лишь мышца на его щеке слегка дернулась, а рот сжался.

— Ну? — спросила я.

— Что — ну?

— Расскажи мне о Рейчел.

— Я не хочу говорить с тобой… о ней, — сказал он, и, когда сделал паузу на какое-то мгновение, прежде чем сказать «о ней», я поняла, что ему тяжело даже произносить ее имя в моем присутствии. — Мне кажется… это было бы… неуместно.

— В каком смысле неуместно?

— Нелояльно… Ну, не знаю. Вероломно, что ли…

— Очень странные слова ты употребляешь, — сказала я, — Что ты в действительности имеешь в виду? Ты предаешь свою бывшую жену, разговаривая о ней со мной?

— Я не это имел в виду, — сказал он, стараясь не смотреть мне в глаза и делая вид, что изучает свои ногти, хотя его рука была по сути сжата в кулак. — Просто думаю, что она не имеет никакого отношения к тому, что происходит между нами.

— Как это не имеет отношения? Она ведь жила здесь, ты спал с ней в этой постели. Она везде.

Он мельком взглянул на меня, словно был сильно удивлен взрывом моих эмоций.

— Что же мне с этим делать? О чем ты хочешь меня спросить?

Я с трудом сдерживала накопившиеся у меня вопросы: почему они с Рейчел расстались, любит ли он ее до сих пор, любил ли он ее больше, чем меня, — но теперь, когда он дал мне возможность задать их, я не знала, с чего начать, они застряли у меня в глотке.

— Когда вы переехали в этот дом? — спросила я, хотя ответ был мне известен.

— Лет десять назад, — ответил он с легким вздохом. — Как ты знаешь, это случилось после смерти моего отца. Мать к тому времени уже умерла, и отец жил здесь один довольно долго.

— Вы что-то изменили в убранстве дома? Сделали его таким, каким хотели видеть?

— Да, меняли, но медленно. В таких случаях нельзя спешить…

Он закрыл глаза и отвернулся к стене. Через минуту-другую я поняла по его дыханию, что он почти заснул. Это показалось мне удивительным: я-то спать совсем не хотела.

— Пол! — позвала я, но он не ответил.

Я изобразила на его спине пальцем свое имя, но он лишь вздохнул еще раз.

Нынешнее утро оказалось хуже всех предыдущих на этой неделе: я ощущаю их металлический вкус во рту — они безрадостные, как химикаты или вирусы, — совсем не так я себя чувствовала год назад, когда просыпалась рано утром, и руки Пола охватывали меня, и он говорил: «Привет, дорогая! — проводя по моему лицу кончиками пальцев. — Ты как лепесток!» — и целовал меня снова и снова, словно никак не мог насытиться.

Несколько минут я лежала, размышляя обо всем этом, а потом, не в силах больше оставаться в этой постели, где у меня начиналась клаустрофобия, встала, выпила наскоро приготовленную чашку чая и решила пойти прогуляться на Пустошь, чтобы освежить голову, перед тем как садиться за работу. Было уже примерно половина десятого, начинался тусклый январский день, когда постоянно не хватает света и все в дымке. На Пустоши, кроме меня, почти никого не было: только пара-тройка человек с собаками удалялись в противоположном направлении, да бродяга сидел на скамейке под моросящим дождем, потягивая пиво из банки. Я не думала о том, куда иду, просто брела, размышляя, почему так темно, хотя на деревьях нет листьев. Небо густой тенью нависало над землей, и я закончила прогулку на одной из грязных дорожек, вьющихся змеями через лесистую местность за пределами Кенвуда[17]. Это не самая моя любимая часть Пустоши: очень уж промозгло здесь в зимний дождливый день, поэтому я стараюсь ее избегать, хотя частенько плутала по этим лесам в подростковом возрасте, пребывая в мрачнейшем настроении, свойственном юности, или воображая, что нашла ту единственную, тайную, волшебную тропку, что ведет из Хэмпстеда в Хоуорт и к Грозовому перевалу. Внезапно у самых моих ног пробежала большая крыса, волоча хвост по земле, и поспешно скрылась в подлеске. А я остановилась, потому что не знала, где нахожусь, полностью потеряв ориентировку.