Жена наверху - Рейчел Хокинс

Но поскольку именно этого мне и хочется, я улыбаюсь Эдди, слегка качая головой.

– Это было бы… Это потрясающе, Эдди. Спасибо.

– Какой смысл иметь много денег, если моя девочка не может их потратить, м-м-м? – Обогнув стойку, Эдди обнимает меня за талию и прячет лицо в мои волосы. – Кроме того, – добавляет он, прежде чем отстраниться, – почему бы тебе не забрать свои вещи из прежней квартиры и не привезти их сюда? Пусть все будет официально.

Прижав руку к груди, я бросаю на него свой лучший наигранно-кокетливый взгляд.

– Эдвард Рочестер, ты просишь меня переехать к тебе?!

В очередной раз ухмыльнувшись, он пятится к двери.

– Думаю, да. Ты согласна?

– Возможно, – уклончиво отвечаю я. Ухмылка Эдди становится еще шире, прежде чем он отворачивается.

– Я оставлю свою карту в прихожей! – кричит он.

Я слышу мягкий шлепок пластика по мрамору, а затем звук открывшейся и закрывшейся двери. Я остаюсь в доме одна.

В своем доме.

Приготовив еще одну чашку кофе, я несу ее наверх, в огромную ванную комнату – на данный момент мою любимую часть дома. Почти как и все остальное здесь, ванная чересчур большая, но это не действует угнетающе. В этой комнате, конечно же, тоже чувствуется рука Беа. Если бы Эдди занимался оформлением этой ванной, я думаю, она выглядела бы более элегантной, более современной – стекло, сталь и плитка в урбанистическом стиле. Вместо этого комната отделана мрамором и медью, а на полу выложена мозаичная плитка в виде – вот неожиданность – цветка магнолии в центре. Я провожу босой ногой по одному из темно-зеленых листьев, а затем направляюсь к ванне.

В нашей квартире есть ванна, но я стала бы нежиться в ней только под кайфом. Мало того, что она узкая и покрыта черной плесенью по углам, так еще и касаться обнаженной кожей места, где Джон стоит, когда принимает душ? Одна эта мысль приводит меня в ужас. Нет, я всегда принимала самый быстрый в мире душ, съеживаясь каждый раз, когда душевая занавеска касалась меня.

Я, мать его, заслужила эту ванну.

Сидя на краю, я наклоняюсь вперед и включаю горячую воду. Держа чашку кофе в одной руке, пальцами другой пробую температуру. Теперь я буду принимать здесь ванну каждый день, до конца своей жизни. Вот так я буду проводить свои утренние часы. Больше никаких поездок из Сентер-Пойнта. Больше никакого выгула собак.

И как только закончу этим утром отмокать в ванне, я оденусь и съезжу напоследок в ту грязную маленькую квартирку, а затем забуду про нее и никогда больше не стану вспоминать.

* * *

Я беру то, что Эдди называет «разумной машиной», – внедорожник «Мерседес» – и направляюсь из тенистых анклавов[5] Маунтин-Брук к торговым рядам и уродливым жилым комплексам моего прежнего места обитания. Мне непривычно парковать такую красивую машину на том месте, где раньше стоял мой потрепанный «Хендай», и уж тем более подниматься по бетонным ступеням в новых кожаных босоножках. Перестук собственных каблуков кажется настолько громким, что заставляет меня вздрагивать.

Номер «234» на двери невероятным образом выглядит еще грязнее. Я достаю ключ из сумочки, но, вставив его в замок, понимаю, что дверь не заперта. Я хмурюсь, входя внутрь. Джон идиот, но он не из тех, кто ведет себя так беспечно.

И тут до меня доходит, что это я проявила беспечность и заранее, до своего визита сюда, не позвонила в церковь и не убедилась, что Джон ушел на работу и не будет делать то, что он делает сейчас, а именно – сидеть на диване, завернувшись в мой плед, и смотреть скучные утренние передачи по телевизору.

– Она вернулась! – объявляет Джон с набитым хлопьями ртом.

На мой взгляд, Джон готов есть хлопья на завтрак, обед и ужин, он обожает это дешевое, сладкое дерьмо для детей. Джон никогда не покупает фирменных наименований, лишь сплошные «Фруктовые восторги» и «Сахарные хлопья». Невнятная масса, которую он в данный момент пихает в рот, превращает молоко в мутно-серую жижу, и я, даже не пытаясь скрыть отвращения, спрашиваю:

– Разве ты не должен быть в церкви?

Джон пожимает плечами, не отрывая взгляда от телевизора.

– Выходной.

Замечательно.

Собираясь что-то добавить, Джон поворачивается и, увидев меня, слегка округляет глаза.

– Что на тебе надето?

Мне хочется съязвить насчет того, что ему следовало бы приберечь эту фразу для своих интернет-подружек, но тогда наш разговор затянется, а это последнее, что мне нужно, поэтому я просто отмахиваюсь от Джона и иду в свою комнату. Дверь открыта, хотя я отчетливо помню, как закрывала ее, и гневно поджимаю губы. Моя кровать по-прежнему застелена, и, открыв ящик комода, я нахожу все свое нижнее белье на месте, так что это, по крайней мере, хоть какое-то облегчение. Сунув руку под кровать, я достаю свою потрепанную спортивную сумку, но, расстегнув ее, останавливаюсь и оглядываюсь.

Не то чтобы я не отдавала себе отчет в том, насколько печально выглядит моя комната, – несмотря на все усилия, она всегда имела неряшливый и слегка казенный вид, напоминая тюремную камеру, – но теперь, после двух недель проживания в доме Эдди, я не вижу здесь ни одной вещи, которую хотела бы взять с собой. Я хочу оставить все это – тусклость, дешевые ткани, потертые края – в прошлом. Вообще-то я хочу даже большего.

Я хочу сжечь все это к чертовой матери.

Я выхожу из спальни с пустыми руками: без спортивной сумки, которую засунула обратно под кровать; без запасов нижнего белья, оставленного Джону для любых его извращений. Даже без маленьких безделушек и сокровищ, собранных мной в домах Торнфилд-Эстейтс.

Джон выключил телевизор и теперь сидит лицом ко мне на диване, по-прежнему прикрывая пледом поджатые колени. Он ухмыляется, вероятно, ожидая, что я попрошу отдать плед, и готовится ответить что-то дерзкое, что-то такое, чтобы заставить меня гадать, грубит он мне или нет (конечно, грубит). Этот плед он тоже может оставить себе.

– Я съезжаю, – без предисловий сообщаю я, засовывая руки в задние карманы. – Я недавно полностью оплатила аренду, так что…

– Ты не можешь просто уйти.

Злость вспыхивает в моей груди, но вслед за ней появляется что-то другое. Радость. Я никогда больше не увижу этого мудака, никогда больше не буду спать в этой угнетающей квартире или принимать тоскливый душ под редкими струями едва теплой воды. Я никогда больше не буду рыться в карманах, собирая деньги, чтобы отдать их Джону Риверсу.

– И все же я ухожу. С твоего разрешения или без него.

– Ты должна была предупредить меня за две недели, – прищурившись, возражает он, а я смеюсь, откинув голову назад.

– Ты не собственник этой квартиры, Джон. Ты просто унылый паренек, который думал, что я буду спать с тобой, если ты позволишь мне остаться здесь. И ты завысил для меня плату за аренду.