По следу четырех - Екатерина Вильмонт

— Нет, не была!

— И в пионерском лагере тоже никогда не была? —продолжала допытываться Мария Бенедиктовна. — Ах, как жаль! Что эти бедныедети видят! — сокрушенно проговорила она.

— Ну, Машенька, ты не права! — вмешалась АннаДмитриевна. — Нынешние дети много чего видят и за границу ездят… Вот вы,девочки, наверное, знаете, что Митенька наш уже в Турции был с родителями и вГермании. А вы?

— А мы даже в Израиле были! — воскликнулаМатильда.

— В Израиле? — удивилась Мария Гавриловна. —Неужели? И видели своими глазами храм Гроба Господня?

— Да! И в Назарете были, и в Вифлееме! — захлебываласьМотька.

В этом году весенние каникулы мы провели в Израиле. Нас тудаотправил спасенный нами банкир Феликс Ключевский.

— Невероятно! А ты, Маша, говоришь, пионерский лагерь…

— Я считаю, нечего юные головы забивать всякойрелигиозной мурой, — горячилась «пионервожатая». — Дети, не видевшие«Артека», не сидевшие у пионерского костра, — это обездоленные дети!

— Позволь не согласиться с тобой, — возразилаМария Гавриловна.

— Да, у тебя всегда были буржуазные взгляды! Помещичьявнучка!

Все-таки я тонкий психолог. Сразу определила, что одна —барыня, а другая — пионервожатая!

— Девочки, — обратилась к нам МарияГавриловна, — а можем мы рассчитывать, что вы поставите нас в известность,если найдете этих воровок?

— Конечно! — в один голос воскликнули мы сМотькой.

— Да, кстати, я тут недавно еще одну пропажуобнаружила, — вспомнила Мария Гавриловна. — У меня на летней кофточкебыла брошь приколота, серебряная корзиночка с виноградными гроздьями изхризопраза.

— А хризопраз, он какой? — поинтересовалась Мотька.

— Зеленый, полупрозрачный. Я совсем про нее забыла,когда хватилась других вещей, а вчера стала летнюю одежду убирать, смотрю, нетмоей брошки. И даже ткань слегка порвана, видно, для быстроты просто выдралиброшку, там замочек заедал…

— А вы не могли сами ее потерять? — на всякийслучай спросила я.

— Нет, в том-то и дело, что ее с трудом можно былоснять… я же говорю, замочек заедает…

— Ну что ж, это вещь приметная, — сказала я изаписала в блокнот про брошку. — Хорошо, — заключила я, — есличто узнаем, сразу вам сообщим.

— Дай вам бог здоровья, девочки, — вздохнула МарияГавриловна. — А мне эту брошку жалко, она еще моей бабушке принадлежала…

— Варенька, можно тебя на минуточку? — сказалаАнна Дмитриевна и поманила меня на кухню.

— Анна Дмитриевна…

— Погоди! Признавайся, ты Ася? А Лиза — Матильда?

— Почему… — опешила я.

— Зачем этот обман? Я не понимаю!

— Потому что Митя не хотел, чтобы вы знали про нас… пронаши дела! Он говорит, у вас больное сердце и вам нельзя… Но как вы догадались?

— Во-первых, Митюша много мне о вас рассказывал,особенно о тебе, а во-вторых, Матильда безбожно переигрывала, изображаятугоухую, — усмехнулась Анна Дмитриевна. — Я понимаю, вы считали, чтоэта ложь — во спасение?

— Конечно!

— Так уж и быть, прощаю на сей раз! И не стануразоблачать перед Машеньками. Ладно, ступай!

Митя встретил меня вопрошающим взглядом. Я в ответ пожалаплечами.

Наконец мы собрались уходить. Мите так и не удалось побытьнаедине с бабушкой.

Едва мы вышли из подъезда, он спросил:

— О чем это вы на кухне беседовали?

— Твоя бабушка нас раскусила!

— Как? — ахнула Мотька.

— Так! Ась, ась! Тут любой дурак догадается, —засмеялась я.

— Я чуть не помер! — захохотал Митька. — Нобабка моя молодец, все здорово сечет! Я надеюсь, ты в подробности не вдавалась?

— Вдавалась! Все ей рассказала! И как нас в Таллинепохитили, и про воров, и про бандитов!

— Ладно, не сердись! Я на всякий случай спросил.

— Как же не сердиться, если мы по твоей милости в такомдурацком положении оказались?

— Все, хватит вам пререкаться! — вмешаласьМотька. — Лучше обсудим, что нам этот разговор дал.

— Кроме описаний украденных цацек, практически ничегонового. Только то, что краснобереточница волосы все время поправляет, —проворчала я.

— Это уже кое-что! А то ведь все говорили, что она совсемнеприметная.

На следующий день в школе все еще стояла вонь, но занятиятем не менее начались. Перед физикой Макс Гольдберг и Вадик отозвали в сторонкуВерстовского. Мы с Матильдой стояли неподалеку.

— Эй, Аскольдова Могила, — начал Макс, — этотвоих рук дело?

— Что? — не понял Богдан.

— Ты навел Алису с Клавдей?

— Навел? Куда?

— Сам должен знать, падла! — прошипел сквозь зубыВадик.

— Эй, полегче, Балабушка! Забыл, что я боксер?

— А нам плевать, что ты боксер! Признавайся лучше!

— Ничего не понимаю! В чем я должен признаваться?

— Сейчас как дам, — разгорячился Вадик, —сразу поймешь!

— Вадик! Погоди шуметь! Значит, ты утверждаешь, что незвонил в субботу Алисе?

— Не звонил! Я и телефона ее не знаю!

— И твоя подружка Дубова ничего об этом не знает?

— Во-первых, она не моя подружка, а во-вторых, если тысейчас не объяснишь, в чем дело, то можешь пожалеть…

— Хорошо, я объясню! В субботу кто-то позвонил Алисе исказал, что у Матильды день рождения и там творится черт знает что,пьянки-гулянки и все такое! Человек этот назвался Аскольдовым!

— Ни фига себе! — воскликнул Богдан. — Этокто-то решил меня подставить! Я такими дерьмовыми штучками не занимаюсь!

— Тогда подумай, кто бы это мог быть, — сказалМакс.

— Кажется, я уже догадываюсь.

— Кто?

— Это мое личное дело, я сам с этим человекомразберусь.

— Но все-таки хотелось бы знать, кто у нас такойпакостник, — произнес Балабушка. — Раньше такими делами Дубовапромышляла: это ее стиль.

— Дубову можешь сразу исключить, — сквозь зубыпроизнес Верстовский. — В субботу мы с ней за город ездили! — И онгусто покраснел.

— А говорил, она не твоя подружка! — заржал Вадик.

— Значит, у Дубовой алиби? — насмешливо спросилМакс.