Черная бабочка - Людмила Петрушевская

Заяц переселилась к Зосе, но отчим выудил у нее телефон нового местопребывания, и они с матерью звонили ночами, мать плакала, деньги капали, Зося не спала: террор. Отчим требовал денежной помощи, ссылаясь на смерти вокруг.

Заяц очень быстро начала буквально сходить с ума и решилась на отъезд в Америку, с помощью прежних уехавших друзей разослала свои данные по университетам, и к тому времени, когда подошла ее очередь у американского посольства, она уже получила адреса и быстро уехала, нашла работу и начала помаленьку пересылать деньги в Урхану через Зосю и каких-то знакомых, которые ехали в Москву.

Урханские мать и отчим, однако, тоже со своей стороны действовали и проторили телефонную дорожку к Зосе, звонили ей ночами и передавали в Америку для дочери, что кругом взрывы, голод и трупы.

Зося с первого же звонка предложила страдальцам приехать к ней и тут оформлять документы на отъезд.

Они приехали.

Надо сказать, что добрая Зося была к тому времени давно уже на пенсии, жила на маленькие деньги и серьезно болела. Но беды Зайцевой семьи (и еще нескольких семей) ее глубоко потрясали, она вечно всех кормила, ездила навещала, возила продукты и так далее, как настоящий добрый самаритянин.

У нее жили подруги с семьями перед отъездом в эмиграцию, у нее вечно паслись и московские друзья, был открытый хлебосольный дом, хотя часто кроме именно хлеба и соли бывали только гречневая каша и любовно почищенная картошечка с селедкой.

И вот они нагрянули, мать Зайца с отчимом, отчаявшиеся, грозные обвинители, измученные в долгих странствиях, потерявшие всё, как жертвы землетрясения.

Действительно, все было так, как Заяц сдержанно описывала — болтливый глупый отчим и скорбная мать, оба маленькие и толстенькие, оба моложе Зоей.

Вещей с ними прибыло немереное количество, контейнер.

Нераспакованные ящики, тюки и картонные чемоданы заполонили квартиру, эти нищие потроха, узлы, в которых проглядывали сковородки и миски: то, что бездомные городские собиратели ночами роют по помойкам.

Отчим орал на свою жену, это первое.

Второе, он тут же выжал из Зоей телефон Зайца и стал ночами звонить в Америку за счет хозяйки квартиры, страстно и изобретательно обвиняя свою приемную дочь.

Третье, семья страдальцев ела три раза в день и ложилась отдыхать днем, даже не моя за собой посуду — но это добрая Зося установила такой санаторный режим для несчастных беженцев.

Она всей душой приняла и поняла их, ее долго умиравший дядя был именно такой, привередливый, язвительный, нищий.

Мать-то Зайца оказалась крупным специалистом по фольклору, ее знали в научных кругах Москвы, она собирала тот материал, какой никто не мог бы собрать, она знала языки местного населения.

В чемоданах, обвязанных веревками, она везла бесценные архивы, а муж ее ругался, бумаги вывозим, кому это нужно, всё выкину на сметник, кричал он в истерике, у нас в самолете будет перевес, платить нечем!

Жена привычно возражала ему, но, поскольку это был не научный симпозиум, то ее возражения были также на бытовом кухонном уровне, типа «а что ты будешь там жрать» и «сидишь на моей шее».

Возможно, они любили и жалели друг друга, но вечная рознь мужа и жены, кто в семье первый, разъедала этот союз.

Он был простой техник в зубоврачебном отделении больницы, а она защитила докторскую диссертацию, так что наблюдалась описанная шведским классиком Стриндбергом так называемая «пляска смерти», борьба супругов, не то что бы смертельная схватка, но окопная война до гробовой доски.

Объединила их на данный момент общая претензия к дочери, к несчастному Зайцу, почему она их бросила в такое страшное время. Бросила, предала, оставила на гибель родную мать!

Зося пугалась этих криков, готовила, таскалась по магазинам, мыла посуду, стирала белье беженцев и слушала, слушала, вынужденно слушала день и ночь.

Заяц больше уже не звонила, боялась, зато родители ее что ни ночь маниакально появлялись у телефона, просили Зосю набрать им номер, и, как страстные влюбленные, накидывались на дочь с плачем.

Очень быстро, однако, там, за океаном, у Зайца стал отвечать ее механический голос, причем по-американски, одной и той же фразой с длинным писком в конце.

— Але? — вопил отчим ночами и передавал трубку жене. Дело происходило в коридоре.

— Алло? — расстроенно вопрошала мать.

Никто не ответствовал.

Заяц, видимо, поняла, в какую финансовую яму повергли родители ее подругу, и обзавелась автоответчиком.

Насчет этого механизма Зосю просветили друзья, побывавшие за границей, и она объяснила оробевшим поселенцам, что надо «наговаривать» после сигнала.

Они и стали «наговаривать» с прежней страстью все те же свои жалобы: сидим на шее у Зоси, она заболела, денег нет, очередь в посольстве не двигается, эти звонки стоят больших денег, Зося на грани больницы (что было святой правдой), она сбилась с ног, кормит нас, ничего не дает нам делать, даже подмести, сделай что-то.

Родители Зайца всегда оперировали четкими, ясными фактами, не врали, не преувеличивали и терзали дочь своей правдой как железными крючьями.

Итак, эти люди ночь за ночью посылали Зайцу сигналы бедствия, данный обвинительный процесс шел почти два месяца, почти до самого отъезда беженцев в Америку, и дал тот результат, что Заяц откликнулась, сама позвонила Зосе и сказала, что приедет встречать своих родителей в Нью-Йорк, хотя живет на расстоянии 800 километров оттуда.

Уже сквозила в ее голосе сомнительная нотка обвинения, самооправдания и предъявления счета этим надоедливым пришельцам — чего раньше не было.

Ну что же, теперь это были американские правила, порядки и обычаи, рассчитывай на себя!

Видимо, так, решила расстроенная Зося.

Эти 800 километров туда и столько же обратно — это, оказывалось, есть очень большая жертва, которую Заяц согласна была принести родителям в долларах.

Кроме того, Заяц пожаловалась, что в ее лаборатории одни вьетнамцы, которые даже здороваются с трудом, а уж слова сказать лишнего не раскошелятся, работают как конкуренты, ни секунды не теряют. Не обедают даже. Не с кем поговорить в радиусе 1.000 километров, сказала Заяц.

— Ну вот приедут твои, — сказала своим радостным голоском Зося.

— Вот именно, — ответила, помолчав Заяц, — они там тебя съели, я чувствую. Голос у тебя совсем слабый. Уж я твою природу знаю. Будешь помирать, но готовить на всех.

— Я-то что, — беззаботно откликнулась Зося, — им тяжелее.

Наконец беженцы уехали. Затем (тоже ночами), из Америки пошли звонки, посыпались жалобы на бездушную тварь дочь.

Поселились вместе, ужас, кричали беженцы, она до ночи на работе. Приходит орет на нас, — вопили они.