Смерть на Невском проспекте - Дэвид Дикинсон

— Не представляю, что нас ждет, — сказал он. — Мое образование еще не простиралось до моргов. Я сказал в привратницкой, что после попойки пропал и, не дай Бог, замерз до смерти наш приятель-студент.

Ключ с визгом повернулся в замке. Пошарив рукой, Шапоров нащупал выключатель. Зажглась тусклая лампочка.

— Зимой холодильные установки не включают, и так холодно, — прошептал он. — На нас природа работает.

Петербургские мертвые лежали длинными рядами, на полатях в семь или восемь этажей. Кто-то в скудном больничном одеянии. Кто-то, привезенный, видно, с улицы, в том тряпье, в котором его нашли. Некоторые, избитые или раненые, были с развороченными, странного радужного цвета физиономиями. Ну и компания, подумал Пауэрскорт. Когда они восстанут из мертвых в Судный день, те, кому доведется наблюдать это, в ужасе содрогнутся при виде несчастных, поднимающихся из своих могил. Пахло застарелой гнилью, нищетой, несчастьем. Шапоров меж тем методично обходил ряд за рядом, иногда вглядываясь в бирки, привязанные к ногам. Женщин, стариков и совсем юных он пропускал. Пауэрскорт слышал, как Михаил что-то бормочет про себя, молится, что ли.

— Его нет, — наконец проговорил он. — Если даже они бросили его здесь умирать, то потом вывезли.

Второй морг разительнейшим образом отличался от покойницкой больницы Святого Симеона. Он принадлежал современной больнице, расположенной поблизости от университета на Васильевском острове.

— Этот морг находится дальше от того места, где, насколько нам известно, нашли Мартина, однако всякий, кто знает город, позаботился бы о том, чтобы его привезли сюда, а не в ту дыру, где мы только что были. Эту больницу строили немцы, и проект очень толковый. Ну не странно ли, лорд Пауэрскорт! С одной стороны, мы любим, чтобы иностранцы приезжали к нам и устраивали для нас что-то — в конце концов, весь старый Петербург создан иностранцами, — а с другой — нет, не любим, потому что они, видите ли, не понимают России и у них нет души.

В этом морге подкупать кого-то необходимости не возникло. Мрачный молодой человек отвел их вниз и подождал, когда Шапоров еще раз сделал свой печальный обход. Здесь мертвых не нагромождали ярус за ярусом, и у каждого было отдельное, запирающееся на ключ место в обширных темно-зеленого цвета отсеках сооружения, напоминавшего собой гигантскую картотеку. Бирки с именами были аккуратно прикреплены к ручкам, словно названия книг или заголовки папок. Любопытно, праздно подумал Пауэрскорт, счастливее ли мертвые обитатели этого заведения тех, что лежат в морге больницы Святого Симеона? Молодой человек, заговорив на французском, попытался втянуть детектива в разговор. Насколько Пауэрскорт смог разобрать, он, кажется, сказал, что, как правило, если покойник остается не востребован дольше двух месяцев, то больница хоронит его за казенный счет. Еще одна ужасная мысль явилась тут Пауэрскорту, столь ужасная, что пришлось приостановить Михаила в его поисках и просить помощи в переводе.

— Что могло случиться с телом иностранца, доставленного сюда? Долго бы его здесь держали?

— Скорее всего, если бы за ним никто не обратился, некоторое время — да, держали бы здесь, — был ответ.

— А по каким признакам врачи выбирают те тела, которые используются в научных целях или для анатомических штудий студентов-медиков?

Михаил, переводя это, заметно обеспокоился.

— Нет, этого опасаться не следует, — ответил молодой человек, — на эти цели идут только те, кто из приютов для бедных. Иностранцы — вряд ли. Им доверия нет даже в том, что касается анатомии.

И все-таки Пауэрскорт никак не мог избавиться от этой мысли, и видение внутренних органов Мартина, рассекаемых скальпелем русского студента, как на Рембрандтовом «Уроке анатомии», назойливо стояло перед глазами, пока наконец не явился Шапоров и не покачал отрицательно головой.

— Увы, его здесь нет!

Они поблагодарили мрачного молодого человека, распрощались, вышли на улицу, и тут Михаил придержал Пауэрскорта за рукав.

— У вас есть какие-нибудь планы на обед, лорд Пауэрскорт? Если нет, позвольте мне пригласить в трактир тут неподалеку, называется «У Кутузова». На вид не слишком роскошно, зато там подают лучшие щи в городе.

Десять минут спустя они сидели за чисто выскобленным деревянным столом в помещении, напоминавшем армейский барак. Еще чуть-чуть, казалось Пауэрскорту, и в дверях появится русский сержант, чтобы, деря глотку, отдать приказ едокам. Изображения воинов всех эпох и родов войск украшали стены. Свирепый на вид казак соседствовал с величественным адмиралом, взиравшим на свой флот с надменным неодобрением. Тут были и ветераны наполеоновских войн, из которых Пауэрскорт признал только знаменитого полководца, одноглазого фельдмаршала Кутузова. Над входной дверью разместилась коллекция старинного огнестрельного оружия, причем были там такие мушкеты и пистоли, которые выглядели постарше самого Санкт-Петербурга.

— Тут поговаривают, лорд Пауэрскорт, — Шапоров, заказывая щи с черным хлебом, выглядел завсегдатаем заведения, — что, когда случится следующая война, в армии будет такой недобор вооружения, что придется снять со стен все это старье, что над дверью развешено, и срочно доставить на фронт.

Пауэрскорт рассмеялся:

— Не расположена ли здесь за углом какая-нибудь военная академия? Иначе чем объяснить всю эту военно-морскую тематику?

— Как ни странно, — ответил Шапоров, в то время перед ними ставили две огромные миски с горячим супом, — сюда в основном ходят именно студенты университета. Цены низкие, порции большие. Если миски щей в день довольно крестьянину, то уж на обед студенту-философу и подавно! Только не торопитесь, дайте щам немного остыть, будет вкуснее. Да и язык не сожжете.

— А вам не хотелось ли, Михаил, учиться в университете здесь, в родном городе? — спросил Пауэрскорт, в нетерпении дуя на свою миску.

— Отец очень настаивал, чтобы я поехал в Оксфорд, уж и не знаю почему, а вот мой старший брат учился в Петербурге. Вы не представляете себе, лорд Пауэрскорт, до какой степени это разные вещи — быть студентом в России, и у вас, в Англии.

— В самом деле? — И Пауэрскорт взял в рот первую ложку щей.

— Здесь все значительно серьезнее, — ответил Шапоров, медленно помешивая у себя в миске. — Студенчество — тут, знаете ли, это почти профессия. В Оксфорде разудалей некуда — забраться на башню Магдален или опустошить винный подвал колледжа. Здесь же самая забава — это не меньше как взорвать министра или начать революцию. Не думаю также, что английский студент с такой истовой серьезностью относится к изучению философии. А у нас не редкость персонажи, которые отдают философии все свои студенческие годы, причем некоторые с такой страстью и самоотдачей, что в поисках истины остаются при университете чуть ли не до сорока лет.

Пауэрскорт уже не столь внимательно внимал рассказам Михаила — он был полностью поглощен щами. Щи были густые, значительно гуще, чем любая овощная похлебка в Англии. Кажется, он распознал там морковь и картофель, чеснок и, возможно, помидоры, и, может быть, еще лимонный сок и вроде бы сметану, а также, само собой разумеется, пресловутую капусту. Щи были удивительно сытные, но главное, возникало ощущение, будто едок находится не в баракоподобном трактире поблизости от столичного университета, а где-то на необъятных русских просторах, где поля убегают за горизонт, одинокое дерево отбрасывает скудную тень, по пыльной дороге трясется в телеге крестьянин, а пространства так много, что оно кажется вечностью. И все это Пауэрскорту навеяли незатейливые русские щи!