Принц Генри - Эмма Чейз

– Вы – леди Сара фон Титиботтум.

Внутри разливается тепло.

– Вы помните меня?

– Я никогда не забываю хорошенькое личико.

Мои щеки из розовых становятся ярко-красными. Цвета я меняю чаще, чем хамелеон, – это мое проклятие.

– Обычно я не очень хорошо запоминаю имена, – его взгляд скользит к моим бедрам, хотя он пытается смотреть мне за спину. – Но Титиботтум – весьма запоминающееся имя.

Обычно, когда я нервничаю, то просто молчу, но почему-то сейчас мне «повезло», и этот момент стал исключением.

– Вот вроде бы да, запоминающееся, но у некоторых профессоров у нас в университете были проблемы с произношением моей фамилии. Дайте-ка вспомнить. «Титьботум». Титьботам… а кто-то даже настаивал, что произносить следует как Титьки-боттум. Не каждый день услышишь слово «титьки» от уважаемого профессора. Вся наша группа веселилась несколько недель.

Откинув голову назад, он смеется.

– Просто отлично!

Цвет моего лица близится к пурпурному. Я вздыхаю тихо и глубоко.

– Эм… а почему вы спросили, не умер ли кто-то?

Он указывает на мою одежду.

– В оба раза, когда мы встречались, вы носили черное. Это с чем-то связано?

– О, – я опускаю взгляд на свое платье до колена, с длинными рукавами и белоснежным воротничком. На ногах полусапожки. – Ну, с черным просто легко – он ко всему подходит. А я не очень люблю яркие цвета… мне не нравится выделяться. Можно сказать, я немного… стеснительная.

Это еще чертовски слабо сказано!

– Как жаль. Вы выглядели бы просто великолепно в благородных цветах – изумрудный или темно-сливовый, – его взгляд скользит по мне, останавливаясь на ногах, потом на груди. – А если бы вы носили ярко-алый, мужчины бы буквально падали перед вами на колени.

Я смотрю в пол.

– Вы снова подшучиваете надо мной.

– Нет, – он говорит хрипло, почти резко. – Нет, не шучу.

Вскидываю голову, глядя прямо на него.

В книгах бывают такие особенные сцены, переломные для всей истории – встречи героев, когда кажется, одна душа говорит другой: «Вот и ты – я так долго тебя искала».

Конечно же, реальная жизнь – это совсем не роман, и скорее всего, мне просто чудится это хрупкое ускользающее чувство внутри меня, словно фрагменты мира вокруг меня меняются, и все встает на места с почти слышимым щелчком. И тем более мне, должно быть, чудится, что в глазах принца Генри вспыхивает огонек интереса.

Весьма жаркого интереса.

У меня перехватывает дыхание, и я откашливаюсь, нарушив момент.

Указываю на его пиджак:

– Полагаете, вы достаточно разбираетесь в моде, чтобы давать советы?

Он смеется, потирая затылок:

– Я, конечно, предполагал, что выгляжу как полный придурок, но теперь абсолютно в этом уверен.

– Это продюсеры выбрали для вас такой наряд?

– Да. Я должен выехать верхом. Эдакий великий выход, – его длинные пальцы быстро расстегивают пиджак. Генри поводит плечами, сбрасывая его на землю, обнажая великолепные накачанные руки под облегающей белой футболкой.

– Так лучше?

– Да, – выдавливаю из себя я.

Он дразняще улыбается и вдруг стягивает с себя футболку. Моя челюсть приоткрывается при виде его гладкой кожи, идеальных коричневатых сосков и бугрящихся мышц его торса.

– А что вы думаете об этом? – спрашивает он.

Все еще хуже, чем я думала.

Генри Пембрук – не Фийеро. Он – Уиллоуби, Джон Уиллоуби из «Чувства и чувствительности» – волнующий, притягательный, непредсказуемый, соблазнительный. Марианне Дэшвуд на собственном горьком опыте пришлось убедиться, что, если играешь в игры с сердцеедом, не стоит удивляться, когда сердце окажется разбито на тысячи осколков.

Пожимаю плечами, стараясь выглядеть абсолютно бесстрастной.

– Нет, это, пожалуй, чересчур.

Генри кивает, натягивает футболку обратно, и внутри меня все сжимается в странной смеси облегчения и легкого разочарования.

– А почему вы не там, с остальными девушками?

– Я? О, ну я не часть этого телешоу. Я бы не смогла участвовать…

– Тогда как же вы сюда попали?

– Из-за Пенелопы. Мама не позволила бы ей участвовать, если бы я не отправилась вместе с ней, чтобы приглядеть.

– В каждой семье есть свой дикарь. В вашей, я полагаю, это – Пенни?

– Да, однозначно.

Он вскидывает голову, и в солнечном свете его зеленые глаза кажутся еще более яркими, почти сверкающими.

– А как насчет вас? Есть в вас толика дикости, Тить-боттом?

Мои щеки вспыхивают.

– Нет, ни капельки. Я как раз скучная. Хорошая девочка.

Он прикусывает нижнюю губу, словно демонстрируя, что он как раз совсем не хороший мальчик.

– Обожаю искушать хороших девочек.

Да, однозначно Джон Уиллоуби.

Прижимаю книгу к груди.

– Я не подвержена искушениям.

Его улыбка становится шире.

– Прекрасно. Мне всегда нравились вызовы.

Неожиданно рядом возникает член съемочной группы, ведущий под уздцы огромного белого коня.

– Они ждут вас, принц Генри.

Неотрывно глядя на меня, он ставит ногу в стремя и буквально взлетает в седло, потом подмигивает мне, удерживая в руках кожаные поводья.

– Увидимся, Титьки-боттум.

Я прикрываю лицо ладонью с глухим стоном.

– И зачем я только рассказала?

– Просто не смог удержаться – вы так чудесно краснеете. Хм, у вас розовеют только щечки? – Он скользит взглядом по моему телу, словно может разглядеть меня под одеждой. – Или вы краснеете везде?

Я скрещиваю руки на груди, игнорируя вопрос.

– Я думаю, вы – задира, принц Генри.

– Ну, в школе я и правда с удовольствием дергал девочек за косички. Но теперь я дергаю дам за волосы только в исключительных ситуациях, – он добавляет чуть тише. – Дайте мне знать, если пожелаете, чтобы я продемонстрировал.

От его слов в голове возникают образы переплетенных тел, блестящих от пота, стонущих, и мое лицо тут же вспыхивает снова.

Генри смеется, низко, соблазнительно, а потом пришпоривает коня и уезжает. Я остаюсь, сияя, как рождественская елка. Открыв «Грозовой перевал», прижимаю книгу к лицу, умирая со стыда.

Похоже, это будет очень долгий месяц.

Генри