Буковски. Меньше, чем ничто - Дмитрий Хаустов

Чинаски очарователен и отвратителен сразу, он трагичен и он смешон, а главное, он неизменно интересен. За ним хочется наблюдать, хотя он особенно не меняется. Секрет, как мне кажется, в том, что живет и меняется невероятный контраст между главным героем и его окружением. Здесь разрушается одна давняя литературная и сценарная догма, подчиняющая повествование закону развития персонажа. Буковски ставит эту догму под сомнение: персонаж может и не меняться, пусть только меняются его ситуации, пусть меняется само напряжение между ним и его миром. Важен, таким образом, не субъект, но – отношение.

В создании этого повествовательного контраста Буковски придумывает кое-что новое. В наиболее влиятельной на тот момент американской литературной традиции – в литературе битников – контраст и борьба пролегали между маргинальным, безумным и экстремальным героем и так называемым нормальным, но невероятно глухим, пошлым, глупым и скучным обществом, миром «цивилов» – squares. Благодаря навязчивой эксплуатации этого романтического конфликта бит-литература очень быстро скатилась в застывший подростковый шаблон и, что хуже того, вошла составной частью в ненавистную для всех битников массовую культуру. Что до Буковски, то он искусно переворачивает этот шаблон, обновляя тем самым литературную ситуацию и удачно отделяя себя от бит-традиции: его герой – это единственно нормальная инстанция в совершенно безумном мире, который его окружает и всячески над ним измывается. Генри Чинаски считается маргиналом не потому, что у него не всё в порядке с головой, но именно потому, напротив, что с головой не всё в порядке у его окружения. Генри Чинаски – это блуждающая точка адекватности в доме умалишенных размером с целую страну. Хитрым и мастерским жестом Буковски возвращает исключенную, маргинальную идентичность в самый центр повествовательного мира, да так, что под взглядом ее внезапно становятся исключенными все те социальные элементы, которые традиционно считались нормальными – и, наоборот, исключающими.

К примеру, один сумасшедший целыми днями высматривает на горизонте приближающегося почтальона, чтобы ни в коем случае не позволить тому опустить письмо в его почтовый ящик[39]. Других занятий у этого джентльмена попросту нет. Другая степенная дама закатывает уморительную истерику и божится, что в лице почтальона Чинаски читается настоящее Зло (повторяя тем самым историю с бабушкой, которая как-то пыталась изгнать из юного Буковски дьявола посредством молитв и распятия; вот очередное подтверждение тому, что тогда ничего у нее не вышло)[40]. Еще одна дама уверена, что почтальон коварно утаивает от нее письмо, которого у него конечно же нет[41]. Ею движет теория почтальонного заговора. А коллега Чинаски по рабочему месту, который вроде как тоже должен сортировать письма, вместо работы сидит и нашептывает соседям разные дикие вещи: «О да, ты, пизда… Ты хочешь, чтобы я засунул мой хер в твою дырку, разве нет?», «Я доберусь до твоей жопы, слышишь? Я тебе говорю!» – и прочее в этом же роде, и так постоянно, да еще и за фиксированную зарплату[42].

Вокруг полно подобных идиотов, и все они почитаются за нормальных добропорядочных граждан, и всякий раз герою приходится как-то на них реагировать. Во многом на этих реакциях – остроумных, нервических или подчеркнуто отстраненных – строится львиная доля юмора в этой смешной, ну очень смешной книге. И вместе с тем этим нехитрым контрастом автору удается переманить читателя на свою сторону, заставить его проникнуться к главному герою неподдельной симпатией, ведь что может быть типичнее для человека чувствовать себя единственным нормальным субъектом в окружении полных безумцев? Во времена Буковски все уже знали, что ад – это другие. Буковски же показал, и сделал это изобретательно и талантливо, насколько странным, нелепым и смешным может оказаться весь этот окружающий ад.

* * *

После «Почтамта» сразу же скажем пару слов о втором романе Буковски, который получил название «Фактотум» (то есть мастер на все руки, разнорабочий) и вышел в 1975 году. Развитие Буковски-романиста плавно, самопроизвольно, инерционно – он переходит от первого романа ко второму без видимого формального и содержательного шва, так, будто первый роман, или даже первый рассказ, или первое стихотворение и не думали заканчиваться. Так, по сюжету «Фактотум» – это приквел «Почтамта», в котором описываются события скитальческой жизни автора еще до того, как он осел на почтовой работе. Негативным референсом для романа послужил текст Джорджа Оруэлла «Фунты лиха в Париже и Лондоне». Прочитав его, Буковски вознегодовал: «Этот парень думает, будто что-то повидал?»[43] И решил рассказать, что такое настоящие фунты лиха.

Прежняя биографическая точка фокусировки для нового повествования – Генри Чинаски, автор, персонаж и миф в одном лице – перемещается, тогда как всё прочее вокруг него остается неизменным: безумные люди, шумные и разбухшие города, холодные темные улицы, злачные бары, коморки, ангары – и работа, работа, работа без видимого начала и ожидаемого конца. В этом смысле мир Буковски – это идеально законсервированный мир, он был впервые выписан уже готовым и впредь неизменным. Это уморительная современная одиссея по злачным местам, в которых обитают охрипшие сирены со спитыми лицами и потасканные циклопы, валяющиеся на обочине. И как бы всё это ни было страшно, мы продолжаем следить, зачарованные, за странствием персонажа, который нам близок и симпатичен, ибо смешон, остроумен и, разумеется, чрезвычайно наблюдателен.

Традиционно рубленные предложения, стремительные главы размечают скитания Генри Чинаски, этого немало потрепанного Одиссея из Лос-Анджелеса, по консервативному миру продешевившей американской мечты. По сравнению с «Почтамтом» этот мир заметно расширился, при этом умудрившись не измениться. Одна работа – почтовая служба – сменилась на бесконечную череду прочих работ: склад автозапчастей, магазин дамского платья, компания по производству креплений для флуоресцентных осветительных приборов, склад тормозных колодок, магазин художественных материалов и прочая, прочая. Разнорабочему по призванию полагается познать все профессии, ни на одной так и не остановившись.

При неподвижном центре сменились локации: почти незаметно для самого себя и читателя Чинаски разросся за пределы района и города, теперь он охватывает собой большие пространства Соединенных Штатов: Новый Орлеан, штат Луизиана, затем штат Техас, город Эль-Пасо, обратно в Лос-Анджелес, потом мощный рывок на восточное побережье в Нью-Йорк, в Филадельфию, затем обратной дорогой через Сент-Луис и снова в Лос-Анджелес, следом Майами, снова Лос-Анджелес… И это лишь часть всех тех мест, где побывал, судя по биографии, действительный Чарльз Буковски в те неспокойные времена.

Если эти петляющие маршруты и должны о чем-то напоминать, то в первую очередь о путешествиях непоседливых битников, которые наворачивали бесчисленные круги по Америке в погоне за новыми ощущениями, озарениями и просветлениями. Однако Буковски совсем не битник, на это указывает сопоставление самой специфики его путешествий с путешествиями разбитых. Битник усматривает в скитальческом опыте самодостаточную цель – Путь как внутреннее становление, как трансформацию личного опыта в немыслимые доселе фигуры и горизонты. Каждый шаг на пути, каждый город и каждый попутчик – это искомый шанс измениться, выйти из нового опыта совершенно другим, обновленным и преображенным, это шанс стать больше, чем ты был до этого. Путешествие – это возможность, ради которой живет человек, это возможность преодолеть самого себя, свое внутренне ограничение. Поэтому значение Пути для битника абсолютно позитивно, созидательно и в высшей степени ценно[44].