Автобаза - Игорь Голубев

Видимо, Хорошилову не пришлось долго раздумывать - доводы Глотова показались убедительными. Действительно, этому старому водиле известны все тонкости общения с шоферней. Если Глотов говорит, надо увольнять. Разжирели. Не хотелось разваливать коллектив, приносящий ощутимую легальную прибыль. Но Величко слишком много на себя берет. Борису Евгеньевичу его навязали вместе с маршрутом. Надо бы намекнуть вчерашнему гостю на недопустимость подобного поведения...

Василий Степанович наконец вспомнил, что говорил в горячке Артеменко. Дурак! Старый дурак! Глотов сполз с кровати. Его шатало. Пошел вдоль стены. Выбрался в коридор. Его сотовый вместе с вещами был заперт в кладовой, а ключ находился у сестры-хозяйки, -значит, до утра недоступен.

Как был, в халате и больничных тапочках, Глотов добрался до лестницы. Лифт стоял на этаже. Лифтер отсутствовал. Но Глотов не рискнул воспользоваться им. Днем еще куда ни шло. Теперь же, среди ночи, грохот мог разбудить больных.

Директор решил спуститься по черной лестнице. С трудом одолевал этаж за этажом. Весь путь занял не менее получаса. На счастье, не встретился никто из обслуживающего персонала.

Василий Степанович вышел на задний двор, вдохнул полные легкие горячего летнего воздуха, замешенного на запахах асфальта, сохнущей на корню травы и приторно-сладкого шиповника, коим обсажены больничные аллеи. Под ногами красовалась белая надпись "СТАРТ". Отсюда по вечерам выходили на вечернюю прогулку гипертоники. Здесь же начинали свой забег самовольщики и любители спиртного, ибо на половине дистанции в заборе проделали аккуратную дыру.

- В Тарасовку...

- Пять сотен, - предупредил его частник. - Ой, да это никак Глотов? Василь Степаныч, глазам не верю. Для вас скидка - четыре. А вы меня не помните?

Глотов не помнил, но кивнул утвердительно. Прижало парня, коли по ночам тут сшивается. Так или иначе, ехать надо. Следует выяснить, забрал Артеменко его записи или пропустил слова, сказанные в машине, мимо ушей.

Пока водитель рассказывал про свою несложившуюся жизнь, Глотов предавался воспоминаниям. Он вспомнил Зару. Встречу в электричке. Как отправил девицу в Тарасовку и что обнаружил на следующий день по приезде.

А обнаружил цветник, неведомо откуда взявшийся, и пару грядок молодого лука и чеснока. Глотов отродясь не копался на участке, а тут - такое великолепие. Но, главное, откуда все взялось?

- Откуда? - поинтересовался Глотов, подозрительно косясь на Зару.

- Взаймы взяла. Осенью отдадим, - ответила девушка. - Да ты не волнуйся. Не у соседей. Я во-он туда ходила, к пожарной каланче. У них много. И не заметят. А у тебя осенью лук будет. Завтра еще посажу. Для картошки поздно, но можно рискнуть. Правда, поливать часто придется. Почему воду на участок не провел? Пришлось всю пожарную бочку опорожнить. Это непорядок. Иди за водой.

Зара показала на детскую коляску, приспособленную под водовозку.

- А коляску где взяла? - цепенея от ужаса, спросил Глотов.

- На свалке.

Но Василий Степанович твердо знал, что на местной свалке такие вещи не валяются. Такие вещи мигом подгребают и приспосабливают для садовых нужд. Значит, сперла.

Он уже представлял, какой тарарам начнется в поселке, когда в пятницу приедут хозяева грядок и коляски. Так оно и случилось. Пришлось долго извиняться.

Приехали. Глотов расплатился.

- Ну так как? Возьмете к себе? - спросил водила, продолжая начатый разговор.

- Посмотрим. Приходи.

Глотова сейчас больше всего интересовало одно: цела ли тетрадь? Тетрадь оказалась на месте, за застрехой крыши. Плотно обернутая в целлофан и брезент, она не пострадала ни от дождей, ни от морозов. Ведь Глотов доставал ее время от времени и дописывал мелким бисерным почерком циферки.

НАДЕЖДА

После баньки разместились сообразно привычкам. Гун потребовал одеяло и удалился на сеновал, Димон остался в избе.

Стемнело очень быстро. Курить на сеновале запрещалось категорически, потому Гун вышел во двор. Небо - большое открытое пространство черного цвета было утыкано звездами. Гун остановился посреди двора и начал считать. Эта привычка привязалась к нему с армейских времен - только небо и звезды в Азии другие. Когда в карауле делать нечего - только следить за своим сектором, на ум лезли несуразные мысли. Чтобы их отогнать, он приучился считать звезды.

Гун не захотел в темноте брести к сортирной будке. Просто прислонился к забору и облегчился. Процесс еще не был закончен, когда он услышал вкрадчивый шепот. Гун с перепугу вылил остатки в штанину и замер. Это оказалась Надя.

- Ну ты вообще... Кашлянуть не могла?

- Не могла. Мать только что пришла. Скройся. И не спи. Я приду через час.

Гун хотел было запротестовать, но слова будто застряли в горле. Прямо по крапиве он двинулся вдоль забора, но в том месте, откуда слышался голос, никого не обнаружил.

Вскоре девичья фигурка, мелькнув чем-то белым, скользнула на сеновал. Надя забралась к нему под одеяло. Гун не пошевелился. Он осознавал, что это ему не нужно. Если проснется тетя Дуся, будет скандал, а кроме того, он окажется обязанным... Тетю Дусю жалко было...

Как все, перешагнувшие тридцатилетний рубеж, Климов боялся кардинальных изменений. Любая подвижка в ту или иную сторону грозила нарушением личных прав и свобод.

- Ты зачем здесь?

- Затем...

Климов почувствовал, как теплая рука теребит молнию на его джинсах, и покрылся потом. Все-таки не железный.

- Надя, я ведь не женюсь, - предупредил он блеющим голосом.

- И не надо. Только увези.

- Как же "не надо"? Ты с ума сошла? У тебя Петя есть.

- Я все сделаю, как скажешь. Возьми меня с собой.

Надежда завладела его рукой и сунула себе за пазуху. Гун напрягся, ощутив ладонью твердый сосок.

- Нет... Ты не понимаешь. Не обижайся. Если у меня кто-то будет, то навсегда. Понимаешь? Временного не надо. Пусть ты Петю не любишь, потом полюбишь. Даже объяснить не могу. Жалко тебя. Но от жалости зачем же так делать?

- Ну ты и идиот...

Официантка выскользнула, ссыпалась вниз и исчезла. Растворилась. Словно и не было. Через минуту Гун уже не мог понять, случилось что на сеновале или нет. Снова пришлось встать, выйти на двор и закурить. В темноте заметил неясный силуэт - кто-то забирался на подоконник комнаты, где спал Артеменко. Значит, было...

Утро встретило друзей ласковым розовым восходом, гремящим умывальником на огороде и тишиной. Настоящей деревенской тишиной. Городские от нее дергаются, потому что звуки незнакомые, непривычные.

Они тихо собрались, положили, придавив кирпичом, деньги на пороге и, забравшись в Ласточку, тронулись под горку, не заводя мотора.