Стрела в сердце - Дженнифер Блейк

— Я волновался за тебя, — резко сказал он.

— Сожалею, но что поделаешь. — Она села к туалетному столику. Дельфия тут же начала вынимать из волос шпильки.

— Сначала, когда ты не появилась в положенное время, я подумал, что ты, возможно, передумала. — Тон его голоса был предполагающим. Он ждал ее ответа.

— Ты думаешь… — начала она. — Нет, я не сделала этого.

— Это же судьба. Правда, были кое-какие реплики о де Блане, когда он уходил с тобой. Будет очень жаль, если все будет испорчено проявлением невежливости с чьей-то стороны.

— Я уже думала об этом, что ты все равно будешь счастлив, каким бы образом это ни было бы организовано, — язвительно сказала она.

— Ты не права, моя дорогая. Мне не нравится публично выглядеть дураком или рогоносцем. Ты должна знать, что в этом случае можно скрыть истинную причину.

Кэтрин встретила взгляд служанки в зеркале и свой гнев, отразившийся в нем. Она сказала ему: «Можешь не беспокоиться».

— Я понимаю. Но в будущем ты должна держать эту мысль в голове.

Она повернулась и долго смотрела ему прямо в лицо.

— Сомневаюсь, что в этом будет необходимость.

Он секунду покачался на каблуках, прежде чем подойти к ней.

— Ты устала и у тебя все болит от падения, поэтому я не настаиваю сейчас. Но я последний раз тебе напоминаю, что ты дала мне слово. А я сказал тебе, что заставлю сдержать его. И намерен выполнить это, не имеет значения, как сильно это расстроит тебя. Будет намного лучше, если ты не заставишь меня принять меры, о которых мы оба можем потом сожалеть и раскаиваться.

В его голосе прозвучало нечто, с тревогой отозвавшееся в ней.

— Что вы такое говорите?

— Существуют способы, которые заставляют сопротивляющуюся молодую кобылу стоять смирно, когда жеребец садится на нее. Ты обязана это помнить.

Кончив говорить, он отошел. Она вскочила на ноги и подбежала к нему. Они стояли лицом к лицу. Его лицо залило багровой краской, но он был неумолим. Слова протеста роились в ее голове, затем исчезли, оставляя место голому ужасу. Горло так перехватило, что говорить было невозможно.

— Да, моя дражайшая Кэтрин!

Его ласковый голос придал ей храбрости.

— Скажи мне, Жиль, только одну вещь. Ты меня хоть любишь?

— Я люблю тебя страстно, но по-своему. Разве я не говорю тебе это постоянно?

— Как же ты любишь меня, если можешь совершить это? — это уже был крик души.

— Ты должна знать, что так будет лучше для тебя. Я пытаюсь, Кэтрин, быть бескорыстным, хотя это очень трудно. — Он еще раз повернулся на каблуках. Дверь спальни закрылась за ним.

Он не имел в виду то, о чем говорил, он просто пытался испугать ее, чтобы заставить быть покорной. Жиль всегда относился к ней с вниманием, граничащим со снисхождением. Он никогда не поднимал на нее не только руки, но и голоса. Он был, она должна это признать, сама доброта.

Но она не могла забыть день, когда он взял ее с собой в конюшни посмотреть на прекрасную молодую кобылу благородных кровей, только что приобретенную. Кэтрин знала, что кобыла должна была быть покрыта жеребцом-чемпионом, он говорил ей об этом, но она не думала, что это произойдет тем утром. Кобыла, хоть и была уже физически готова к спариванию, была объята ужасом от неистового пыла, ржания и любовных укусов жеребца. Она с дикими глазами носилась до загону, брыкаясь и кусаясь. Потом Жиль приказал поймать ее, привязать веревкой и прижать к стене так, что она не могла двигаться, А муж Кэтрин стоял и наблюдал с удовлетворением, как пылкий жеребец снимал свое напряжение па беспомощной и дрожащей кобыле.

Конечно, он не хотел предложить ей это унижение. Он не мог: только сумасшедший может додуматься до такого.

Она была его женой. Это было невозможно. А может, да?

Кэтрин потрогала лоб. Поглядев в зеркало еще раз, она спросила:

— Что мне делать?

— О, мадам, — мягко сказала Дельфия, — вы сделаете то, что должно быть сделано, как и любая из нас.

Соревнования с копьем и кольцами на следующее утро были организованы точно так же, как и фехтование, но выбор победителя до некоторой степени был прост.

Вдоль поля с интервалами поставили дюжину высоких шестов с прикрепленными к ним под прямым углом перекладинами. С перекладин свисали цепи с медными кольцами. Кольца прикреплялись к последнему звену цепи. Величиной первое кольцо приблизительно было с полную луну в период сбора урожая. Каждое последующее кольцо было меньше предыдущего, и в него, естественно, было труднее попасть. Последнее было с женский кулак.

Всадникам требовалось на полном скаку насадить на копье как можно больше колец. Собравший большее количество выигрывал. В случае, если у кого-либо оказывалось равное количество колец, они должны были повторить тур, соревнуясь только друг с другом.

Это была демонстрация высокого мастерства, стальных нервов и умения сидеть на лошади. Турнир собирал мужчин, считавших себя спортсменами и наездниками. Единственным внешним фактором был выбор лошади.

Слуга Рована вывел серого жеребца. Это было нечто: играющие мышцы и сухожилия, изогнутая шея и совершенная, вычищенная до блеска шкура, сияющая в утреннем солнце, словно сталь. Это был чистокровный арабский жеребец. В конюшне говорили, что его звали Саладин. Как только Кэтрин увидела его, она поняла, что это рок. Эта мысль бросила ее в дрожь, лицо запылало.

День был ясным, небо — необыкновенно прозрачным и голубым, противопоставляющим себя зелени деревьев вокруг. Ночью после дождя стало еще холоднее, с деревьев упало больше листьев. Для защиты от утренней прохлады был необходим плащ, хотя днем становилось теплее. Заканчивалось долгое южное бабье лето.

Кэтрин с большим удовольствием сидела на солнце и разглядывала мужчин, расхаживающих по полю с сосредоточенными лицами и копьями наготове. Она радовалась количеству колец на копьях одних и охала, правда слишком часто, когда всадники попадали в край кольца и посылали его в воздух. В этот день она отдала предпочтение Перри. Она поняла, что Мюзетте, судя по ее бледно-голубому взгляду, жест с шарфом не понравился, но что поделаешь… Из всех участников у Перри был самый острый глаз, и он хорошо смотрелся в седле.

У Кэтрин бешено заколотилось сердце, она вскочила, когда Перри одно за другим без промаха насаживал кольца, пока не настала очередь последнего, самого маленького.

Это кольцо он пропустил. Теперь она уже предчувствовала исход турнира. Все случилось именно так, как она предполагала.

Рован мчался стремительнее и с большей энергией. Он удержал в руке копье, словно оно было не тяжелее трости. Жеребцом управлял, казалось, не вожжами, а сердцем и умом. А кольца собирал — от большого до самого маленького — будто яблоки или груши.