Расколотый берег - Питер Темпл

— Это место превращается в чертову Ривьеру, — сказал он.

— Что такое Ривьера? — спросил Джо.

— Там Монако, — сказал Майкл. Мик Кэшин посмотрел на сына.

— Откуда знаешь? — поинтересовался он.

— Читал, — ответил Майкл. — Там у них еще круто рулят.

— Круто рулят? — переспросил отец. — Ты про княжескую семью, что ли? Про князя Ренье?[14]

— Будет тебе, Мик, — вмешалась мать. — Это называется ралли, Майкл. Авторалли.

Каждый год на пляже прибавлялось городских ребят. Их можно было узнать сразу — по стрижкам, одежде и еще по тому, что старшие девчонки и мальчишки носили на шее цепочки и в открытую курили.

Вспомнилось, как однажды зимой, в воскресенье, они подъехали к своей хибаре и не увидели рядом знакомой забегаловки «Лачуга Макка». Только кучи потревоженного песка указывали, что здесь стоял низкий побеленный кособокий домик.

Он походил по участку, раздумывая, куда этот домик мог деться. В землю уже были вбиты колышки для разметки, а в их следующий приезд на цементном фундаменте возвышался наполовину построенный дом.

Это было последнее лето, проведенное в хибаре на Косе, — вскоре отец умер. Потом, спустя много лет, Кэшин спросил у матери, что она сделала с их жилищем.

— Да продала, — ответила она. — Денег-то совсем не было.

А теперь даже очень состоятельный человек не мог замахнуться на участок где-нибудь на Косе, и над Открытым пляжем жалкие домишки больше не портили пейзаж. На бросовых дюнах солидно выстроился ряд домов с деревянными верандами и пластиковыми окнами. Каждый стоил тысяч шестьсот, не меньше.

В залив входило рыбацкое судно.

Кэшин узнал его. Это было судно друга Берна, у того еще был непутевый брат, браконьер, охотник за моллюсками. Теперь из Порт-Монро выходили всего-навсего шесть судов, и добычей их были лангусты да несколько ящиков рыбы, но, за исключением казеиновой фабрики,[15]это был единственный промысел во всем городе. Единственный, если не считать шесть ресторанов, пять кафе, три магазина одежды, две антикварные лавки, один книжный магазин, четыре массажных салона, одного ароматерапевта, трех парикмахеров, с десяток дешевых гостиниц, лабиринт и музей кукол.

Кэшин допил кофе и поехал на работу длинной дорогой через Муттонберд-Рокс, по безлюдным улицам, на которых стояли такие же безлюдные летние дома. Он объехал кругом квартал, в котором располагались различные конторы, два супермаркета, три агентства недвижимости, приемные трех врачей, две юридические фирмы, газетный киоск, магазин спортивных товаров и гостиница «Шеннон» на углу улиц Лиффи и Лукас.

В конце девяностых годов один местный наркоделец и одновременно крупнейший застройщик купил заколоченное досками и основательно загаженное птицами здание «Шеннон». До сих пор в городке вспоминали о разборке, которая случилась в здешнем баре в шестьдесят девятом году, когда раненых было столько, что пришлось вызывать две «скорых» из Кромарти. Новый владелец вложил в ремонт «Шеннон» больше двух миллионов долларов. Строители разбогатели так, что смогли нанять учеников, обзавелись новомодной техникой, а некоторые даже порадовали жен новыми кухнями немецкого производства, с гранитными столешницами.

Из «Ориона», единственного в Порт-Монро кабака, который пока еще не дождался своего застройщика, выходили двое мужчин в круглых шапочках. В первую же неделю работы Кэшина трое англичан, пеших туристов, выпивали здесь во время ланча и с чего-то полезли на местную шпану. Один англичанин мгновенно получил как следует, свалился на пол, и ему еще надавали ботинками. Двое других, хилые на вид ребята из Лидса, отошли в угол и там пинали местных и головами, и ногами, пока не подоспели Кэшин с помощником.

С тротуара на Кэшина внимательно поглядывал крупный мужчина. В жизни Ронни Барретта случалось всякое — и вооруженное ограбление, и вождение в пьяном виде, и езда без прав. Сейчас он получал пособие по безработице и подрабатывал тем, что разрезал на лом старые машины где-то в Кромарти. Его бывшая жена подала на него в суд, когда он распространил свои таланты взломщика на замок их некогда общего дома.

Кэшин припарковался недалеко от участка, посидел некоторое время, глядя на верхушки сосен, которые раскачивал ветер. Подступала зима. А летом здесь не протолкнешься от избалованных городских детей, их блондинистых мамаш и обрюзглых папаш в спортивных туфлях. Вдоль улиц рядами стоят «тойоты-крузер», «мерсы» и «БМВ». Мужчины толпятся во всех кафе, выстраиваются в очереди в магазинах, без умолку отрывисто говорят что-то в свои мобильники, гримасничают.

А теперь май, не сезон, вода ледяная, ветер пробирает до костей — и вылезают все кому не лень: безработные, люди, которые перебиваются случайными заработками, нетрудоспособные, пьяницы, наркоманы, дряхлые пенсионеры, инвалиды. Город походил на пепелище, где Уничтожен весь декор и виден лишь остов: голые камни, темные сточные колодцы, пустые бутылки из-под пива и кузова машин.

Ронни Барретт — символ зимнего Порта. Хоть рекламный плакат с ним делай: «Знакомьтесь! Вот он я — настоящий Порт-Монро!»

Кэшин зашел, перебросился парой слов с Кендалл. Оставалось еще несколько часов до конца дежурства. Он написал рапорт о визите в «Высоты», отослал его Виллани, распечатал еще две копии и подшил их в папку.

Потом он позвонил в убойный отдел и переговорил с Трейси Уоллес, старшим аналитиком.

— Что, снова в дела впрягся? — спросила она. — Говорят, у вас там яйца можно отморозить.

Кэшин видел в окно, как под холодным ветром заледенел и совсем свернулся государственный флаг.

— Фигня, — ответил он. — Так говорят только кисейные барышни. Что там слышно о Бургойне?

— Ничего нового. Слушай, если уж ты вернулся, заходи в гости. У нас полно молодого укропа.

— Потерпи. Перерастет еще, будет старый.

* * *

Дежурство шло своим чередом.

Но закончилось и оно, и Кэшин поехал домой по проселочным дорогам. Только что подоенные коровы, ненадолго освободившиеся от своего колыхающегося бремени, смотрели ему вслед темными блестящими глазами.

Дейва Ребба что-то не было видно.

Он вывел собак на прогулку, приготовил на скорую руку ужин, включил телевизор и все время чувствовал, как боль становится сильнее. Пока он стоял или ходил, еще можно было терпеть. Очень долго после больницы ему помогали только лошадиные дозы петидина.[16]Отвыкнуть от него, спасителя, оказалось чертовски трудно. Но он все же перешел на аспирин и алкоголь, хотя они действовали куда слабее.