Улан Далай - Наталья Юрьевна Илишкина

но он перехватил шашку левой рукой и рубящим ударом отсек неприятелю голову. Обезглавленное тело завалилось на бок. В ту же секунду двое японских солдат, спешивших на выручку офицеру, пронзили тело Бембе со спины штыками. Больше сотник Краснянский ничего не помнит, потому что потерял сознание. И вот что хотел он сообщить семье Бембе: прожил их родич последние минуты жизни достойно и умер самой лучшей смертью, о которой только может мечтать казак.

Словно молоток по наковальне грохотало сердце Баатра, мешало слушать. Писарь закончил читать, аккуратно сложил письмо по сгибам. Хотел Баатр запомнить каждое слово этого письма и уже собирался с духом, чтобы попросить прочитать его еще раз, но тут открылась дверь и на пороге появился старый казак Шарапов – глаза смотрят строго, лицо каменное, а с папахи на лицо мокрота́ капает. Атаман опять поднялся, опять обнажил голову… Писарь протянул Баатру письма и по новой принялся перебирать стопку конвертов на своей конторке. Баатр бережно сложил бумаги за пазуху, коротко попрощался и вышел.

На крыльце порывистый ветер швырнул пригоршню снега в пылающее жаром лицо, хлестнул по щекам, возвращая в сознание. Баатр отер глаза. Присыпанная белой крупой лошадь покорно стояла у коновязи. Баатр рукавицей начал отряхивать с нее снег. Услышал, как позади открывается скрипучая дверь присутствия. Обернулся. На крыльце показался Малдашка.

– Слышь, Батырка, забыл спросить. Мне имя Бембеной жены нужно и детей тоже. Собираем списки на государевы выплаты вдовам и сиротам.

Растерялся Баатр. По «Степному уложению» должен он теперь взять Байн себе второй женой, значит, уже не вдова будет. Очир брату не кровный сын. А кровный пока не родился. Имени нет еще.

– Я потом заеду, – пообещал писарю.

Малдашка не стал настаивать, только пожал плечами:

– Ладно. Потом. Белой дороги!

Припорошенная свежим снегом дорога была белее некуда. Вспомнилось Баатру давнее недоумение Мишки: зачем желают белой дороги, когда зеленая куда как лучше? Вспомнилось, как ехали они, женихи, по цветущей степи свататься. Дорого бы он сейчас дал, чтобы вернуться в то благословенное время. Но назад дороги не бывает. А от мыслей о будущем холод сковывал горло.

Глава 5

Август 1905 года

– «Пара рук. Пара кур. У Шуры косы русы». Учитель-бакша, что такое «русы»?

Харти Кануков обвел глазами классную комнату, задержавшись взглядом на потрескавшемся портрете царя, потом посмотрел за окно, где в горячей придорожной пыли купались куры, задумался.

– Ну, это такой цвет, как выгоревшая трава, – наконец нашелся он.

– «Кому сала? Кому молока? Каша суха». Учитель-бакша, как это каша может быть суха?

– Без масла то есть.

– Все равно не суха, – не согласился на этот раз Баатр. – Вода-то в ней есть! «Волк уволок нашу козу. Волк – вор. Выпалил в ворону, а попал в корову». Пьяный, что ли, был?

– Это поговорка. То есть целился во врага, а убил кормилицу.

– «У осы усы». А вы, учитель-бакша, почему усы не носите? С усами больше уважения.

Лицо Харти Канукова заалело. Он ребром ладони потер под носом, словно проводя инспекцию своей растительности.

– Плохо растут, – признался он.

– А сколько же вам зим?

– Двадцать две, – подавив вздох, сказал Кануков.

– Двадцать две всего, а вы уже три года учитель! – с восхищением воскликнул Баатр.

– Я числюсь в школе помощником, – разъяснил Кануков. – Калмыкам не дозволено занимать должность учителя.

– Жизнь несправедлива. Вот вы – такой умный, а за учителя вас не считают. Хоть и приравнивают ваше занятие к строевой службе. А у меня последнюю корову сосед увел.

– За что забрал?

– А дети наши подрались. Соседский назвал моего сиротой-оборванцем. Стали деревянными шашками махаться. Мой соседскому в глаз попал. Сосед тут же к атаману – жаловаться. Атаман – его родственник. Постановил мне корову соседу отдать.

– Это серьезная беда.

– Серьезная, – подтвердил Баатр. – У соседа теперь пять коров, а у меня ни одной.

– Сын в казаки готовится?

– Готовится. Тоскует он очень. Мой брат ему приемным отцом был. Ждал мальчишка, что отец с войны японскую шашку ему привезет. А отец не вернулся. И мать приемная вдобавок при родах померла. Разрешиться не смогла. Столько молила – но не отмолила свои грехи перед бурханами.

– Учите мальчика грамоте. Я вас учу, а вы – его. Займите его голову.

– Спасибо за совет, учитель-бакша.

– Читайте дальше, – сказал Кануков.

– «Настал покос. Нас в покос застал мороз». Какой летом мороз? Учитель-бакша, кто эту азбуку написал? – Баатр взглянул на обложку.

– Очень хороший человек. Вахтеров. Он за всеобщую грамотность. – Кануков понизил голос. – Его два года назад из Москвы выслали. И учителем дальше оставаться запретили.

– Городской, наверное? – предположил Баатр. – Не знает, что в покос мороза не бывает.

– Острый у вас ум, уважаемый Баатр, – похвалил Кануков.

Баатр смутился от похвалы, подвинул книгу поближе к себе.

– «Век живи – век учись. Наука – не мука. Наука – не скука. Наука – сила». Вот вы, учитель-бакша, науку постигли, а силы нет. Вон какой худой. Даже усы не выросли.

– Дались вам мои усы, – с досадой отозвался Кануков. – Вот если бы вы знали, что аренда вашей земли стоит семь рублей за десятину, отдали бы по семьдесят копеек?

– Семь рублей?! Быть того не может, – не поверил Баатр.

– Вы не знали и отдали по семьдесят копеек. А Шульбинов знал и передал вашу землю в аренду хохлам по семь рублей. И купил на выручку сеялку и косилку. У кого сила?

– Не я землю в аренду отдавал, а мой покойный брат, – пояснил раздосадованный Баатр.

– Но он и свой, и ваш надел отдал, так?

– Да, но брат же старший, он и решал.

– А вы знаете, что по закону его пай отдельно, а ваш пай – отдельно? И никто без вашей подписи не может отдать вашу землю в аренду. Так что Шульбинов распоряжается вашим наделом незаконно, потому что вы о законе не знаете. Так что, знание – сила?

– Сила! – вынужден был признать Баатр. – Но настоящий калмык не может поступиться честью и жить, как Шульбинов.

– Вот вы грамоте научитесь, я вам дам кое-какие книги. Вы слышали про Кровавое воскресенье? Сколько царь невинных людей расстрелял? – перешел на шепот Кануков.

Баатр взглянул на царский портрет. Печально-осуждающе смотрели с покоробленного, растрескавшегося портрета серые, почти прозрачные глаза русского царя на затылок учителя Канукова. Как может он, безусый юнец, осуждать деяния святого человека, выше которого нет на земле, не считая Далай-ламы? Царю с высоты трона виднее, кого казнить, кого миловать. Слышал Баатр, что студенты хотели царя убить, но спрятался