Белый Дракон. По лезвию катаны - Александр Логачев

Лесная жизнь приучила этих людей к экономии. Например, приучила не разбрасываться веревками. Поэтому, прежде чем отважный ребенок отправился через расщелину, в скалу вбили железный штырь с петлей на конце, пропустили веревку сквозь петлю и второй, свободный, конец веревки ребенок потащил за собой. После того как переправится последний из группы, оставалось лишь отвязать один конец и вытащить веревку. Конечно, со штырем придется проститься. Ну, так ведь оно всегда и во всем — чем-то приходится жертвовать.

Ребенок, оказавшись на той стороне, закрепил «кошку» и второй конец веревки уж совсем надежно, и следом через расщелину переправились все остальные. И ловко, однако, у всех у них выходило. Что у детей, что у женщин. И никакой тебе паники, никаких визгов. Можно биться об заклад — не впервые они занимаются этим экстремальным спортом. Между прочим: хотя по глубине расщелина вряд ли дотягивала до гордого звания бездны, но ежели сорвешься вниз на острые камушки — костей не соберешь, это уж к бабке не ходи.

«Повезло, ребята, что к вам угодил цирковой гимнаст, — думал Артем, перебирая по веревке руками и ногами. — Будь на моем месте человек какой-нибудь мирной профессии, допустим, ученый-муховед, пришлось бы вам, бравым японцам, основательно с ним повозиться».

Точно так же, когда потребовалось взобраться на отвесную скалу, чтобы сократить путь, японцы прекрасно справились и с этим. Первой восхождение совершила девушка, на вид чуть постарше Омицу. Она надела на три пальца левой и на три пальца правой руки нэкодэ, то есть перстни-когти, а на ноги — деревянные дощечки с шипами, или, выражаясь по-японски, асико. При помощи этих нехитрых, но весьма полезных приспособлений, ну а в первую очередь при помощи удивительной гибкости и ловкости альпинистка в два счета одолела скалистый склон высотой в добрых метров тридцать. На вершине она размотала веревку, завязанную вокруг пояса, закрепила один конец наверху, другой сбросила вниз. Подъем, а равно втаскивание наверх поклажи прошли успешно, без происшествий и осложнений. И еще раз поразился Артем той невозмутимости, с которой эти люди исполняли рискованные трюки. Будто самую что ни на есть будничную работу — как для другого в магазин сходить или помыть посуду. И едва все они оказались на вершине скалы, как подняли тюки, встали и пошли, не заикаясь об отдыхе. Ну, и Артему как-то неловко было заводить разговор о привале, хотя он уже и начал к тому времени понемногу уставать…

Наконец-то все же остановились на привал. Ели молча, раскрывать рот для чего-то, кроме еды, сил не было. Поев, еще полчаса полежали, Артем даже умудрился заснуть, а после снова тронулись в путь.

Лишь когда мир стал сереть в преддверии сумерек, они встали на ночь лагерем, размотали тюки, сноровисто составили шесты и натянули между ними шкуры — спать предстояло, видимо, всем вместе вповалку. Артем помогал новым друзьям, чем мог: завалить сухое дерево, подтащить его к стоянке, нарубить дровишек потешным маленьким топориком, поддержать попутчиков веселой шуткой, сходить к ручью вместе с Омицу, помочь набрать и донести полный котел воды.

«Между прочим, я мог бы оказаться в этих краях и раньше, — пришло в голову Артему, когда он собирал хворост. — Ведь полгода назад я только случайно не поехал на гастроли в Японию».

Гастролировать по заграницам он начал недавно — года полтора назад. А до этого мотался по провинциям необъятной Родины. С поездками в зарубежье в их цирке все обстояло в точности так же, как и во всех регулярно мотающихся за бугор творческих коллективах. Ехать хотели все, а все были не нужны. Поэтому за поездки бились яростно. Было за что биться: смотришь мир и еще при этом в кои-то веки загребаешь настоящую деньгу — в зарубежных гастролях простым цирковым капало от ста до ста восьмидесяти евро в день. Три месяца таких гастролей — и уже не так страшна ежемесячная зарплата в десять тысяч русских рублей.

Путей, чтоб стать «ездовым», насчитывалось немного: или стать незаменимым, или добиваться цели интригами. Артем выбрал себе первый путь — и на душе спокойней, и врагов меньше наживешь. Зато пришлось, конечно, долго прождать своей очереди. Дождался все-таки.

Но вот с Японией не повезло. За несколько дней до отъезда очень тяжело заболела тетка, после матери ставшая самым близким Артему человеком. Уехать он никак не мог, пришлось остаться, благо, что потеря одного человека для их номера была не смертельной.

Из сегодняшнего дня Артему та история вдруг показалась подозрительной. Может, тут не обошлось без мистики и это какие-то силы зачем-то не пустили его сюда? «Э-э, да ты точно начинаешь потихоньку сходить с ума на почве полного слияния с природой, — укоротил сам себя Артем. — Какая к ляхам мистика! Хотя… Мое попадание сюда вряд ли входит в перечень дел насквозь рядовых и житейских».

Впрочем, запутаться в противоречивых мыслях Артему не дали — сели ужинать.

Ужин для каждого состоял из горстки риса, каких-то вареных корешков и комка липкой массы неприятного цвета. «А ведь, похоже, они мне на завтрак скормили все свои деликатесы, — вдруг догадался Артем. — Оставив себя ни с чем, устроили мне королевскую трапезу. А я и рад был стараться, набивал брюхо, как на конкурсе жрунов». Но не навернулись у Артема слезы умиления, не свело спазматически горло, не затрепетало растроганное сердце. Наоборот, он подумал, что вполне заслужил такое к себе жертвенное отношение. Ведь не вмешайся он в битву при деревне, для этих людей все могло закончиться весьма плачевно, как-никак Артем изничтожил аж двух захватчиков, то бишь без малого половину вражьего отряда. Он рисковал жизнью ради них — они отдали ему свою самую лучшую, самую сытную еду. Где-то так и должно быть по законам мирового равновесия и в согласии с гармонией всего сущего.

Весело и уютно трещали в огне сухие поленья. После ужина они с Такамори потягивали у костра можжевеловый чай. «Между нами, отвратительный чай, друг Такамори, помои, а не чай», — так мог бы сказать Артем, будь он дурно воспитан. Но Артем ничего не говорил, он прихлебывал чаек и слушал. А говорил Такамори:

— Одни называют нас «яма-но-хидзири», для других мы «сидосо-гёдзя», а некоторые зовут нас «яма-буси». Вижу по твоим глазам, Ямамото, что тебе незнакомы эти слова[1]. Тогда я расскажу тебе обо всем по порядку.

Мы ведаем, что когда-то наши учителя перебрались к нам по морю из Китая. Это было очень и очень давно, Ямамото, еще во времена, когда Китаем правила династия Тан. А кто там правит сейчас, я не ведаю, быть может, это ведомо тебе. Мне лишь ведомо знание, полученное мною от отца, которое тот получил от деда, а тот…

— Понятно, — сказал Артем.

— Люди родом из Китая, почитаемые нами как первые учителя, — продолжал Такамори, — были буддийскими монахами и называли себя «люгай». Они принесли с собой в страну Ямато учение «Люгай мэнь», что в переводе с китайского означает «Врата Истины». Они бродили по Островам и открывали «Врата» перед всеми, кто того желал. Увы, зерна, что они бросали в нашу почву, прорастали плохо, всходы приживались с трудом, — так иные деревья, привезенные из далеких стран, не желают расти под другим, чужим для них солнцем. Но все же, если зерно всходит, дает побег, если саженец намертво вцепляется корнями в почву, сливается с ней в единое целое, если саженец выдерживает все непогоды, то дерево вырастает могучим, жизнестойким, и оно даст новые сильные семена. То, что я сейчас сказал, я сказал об Энно Одзуну, об Учителе, Открывшем Глаза.