Горькие лимоны - Лоуренс Даррелл

Сабри, между тем, надолго замолчал и раздумывал целую неделю, не меньше. Я представлял себе, как он готовится к предстоящему поединку воль, изнуряя себя долгими постами и молчанием — разве что изредка выпивая стакан шербета, — или даже страстными молитвами. Небеса опять налились синевой и прояснились, и апельсиновые деревья в епископском саду выставили напоказ россыпи ярких сияющих солнц. Дело, судя по всему, шло-таки к лету; время тянулось лениво, дни разворачивались все дольше и дольше, сумерки висели бесконечно. Маленькая гавань снова наполнилась крикливыми рыбаками, занятыми починкой сетей, и яхтсменами, которые откровенно изнывали над давно законопаченными швами и над сотым по счету, последним слоем краски.

Потом, наконец, пришло известие; назавтра в восемь утра мне надлежало быть у Сабри в конторе. У Паноса, который принес мне записку, мое откровенное нетерпение вызвало улыбку, и он сообщил мне, что даже Сабри не слишком верит в удачный исход дела, поскольку дом, как выяснилось, принадлежит не самому сапожнику, а его жене. Дом был частью ее приданого, и торговаться она собиралась сама.

— Ас женщинами спорить, — сказал мой друг, — это просто муки крестные. Голгофа.

Тем не менее, Сабри решил от дела не отказываться. Затребованная им отстрочка тоже не прошла даром, потому что ему удалось заполучить жизненно важную информацию относительно водоснабжения дома. Вода на Кипре — такая редкость, что продают ее по частям. Ты покупаешь у владельца источника один час, потом еще один час и еще: вся вода, которую ты сможешь набрать за это время — твоя. Вот здесь-то и начинаются главные сложности: права на воду являются неотъемлемой частью гражданских прав собственности и после смерти владельца распределяются между его наследниками. То же касается и земли, и растущих на этой земле деревьев. А если вспомнить, сколь многочисленны кипрские семьи, нетрудно представить, что число владельцев одного-единственно-го родника может доходить до трех десятков человек, и что права на одно и то же дерево могут быть поделены между дюжиной родственников. Проблема, соответственно, заключается в том, что нужно добиться согласия на сделку всех без исключения, и для того, чтобы она вступила в законную силу, заплатить за подпись каждому из тридцати родственников. В противном случае какой-нибудь племянник или племянница могут взбунтоваться, и все ваши старания пойдут прахом. Что же касается дерева, то один человек, к примеру, может владеть урожаем, которое приносит это дерево, другой — землей, на которой оно растет, третий — самой древесиной. Можно себе представить, какими гигантскими сложностями обрастает здесь самая элементарная покупка — чем и объясняется невероятное количество юристов на Кипре.

И вот до Сабри дошел слух о том, что правительство собирается, наконец, взяться за давно обещанный жителям Беллапаис проект общественного водопровода; более того, что сам проект уже почти готов. А поскольку так уж вышло, что архитектор из управления общественных работ был его друг, Сабри и зашел как-то раз — совершенно случайно — к нему на работу и попросил показать ему, где именно будут размещены водоразборные системы. Идея явно была ниспослана ему свыше, ибо первое, что он увидел — это общедоступную водную колонку у самых дверей интересующего нас с ним дома. Данное обстоятельство коренным образом меняло ситуацию, поскольку согласно ранее добытым сведениям сапожник имел доступ к главному колодцу всего один раз в месяц примерно на час: выходило галлонов шестьдесят, тогда как средняя потребность в воде для обычной семьи составляет здесь около сорока литров в день. Вот это был козырь так козырь — ибо права на воду принадлежали поровну всем родственникам жены сапожника в количестве восемнадцати человек, включая юного идиота по имени Пипи, которого всегда крайне трудно было уговорить поставить свою подпись под нужным документом…

Я застал моего друга Сабри, свежевыбритого и разодетого, в конторе: он неподвижно сидел, как всегда, в полумраке, в окружении детских колясок. Перед ним на листе промокательной бумаги лежал огромный ключ от дома, и время от времени Сабри досадливо отталкивал этот ключ от себя. С видом заговорщика он приложил палец к губам и указал мне на стул.

— Они все уже здесь, мой дорогой, — прошипел он, — готовятся.

Он указал рукой на другую сторону улицы: в тамошнем кафе сапожник уже собрал все свое семейство. Впрочем, выглядели эти люди скорее как секунданты. Расставив стулья полукругом, они потягивали кофе и вполголоса о чем-то спорили: несколько бород качнулись из стороны в сторону: «нет»; несколько голов кивнули: «да». Более всего они напоминали команду регбистов из американского фильма, получающих перед схваткой за мяч последние наставления от капитана. Еще чуть-чуть, и они обрушатся на нас, как тонна кирпича, и оставят от нас мокрое место. Мне стало не по себе.

— И самое главное, — произнес Сабри дрогнувшим от возбуждения голосом, — что бы ни случилось, не показывай удивления. Ты ничему не должен удивляться. И— тебе же на самом деле совершенно не нужен этот дом, правда?

Я повторил за ним его слова, как фразу из катехизиса.

— Мне не нужен этот дом. Мне совершенно не нужен этот дом.

Но перед моим внутренним взором так и стояла огромная резная дверь («Бог мой, — сказал тогда Сабри, — какое прекрасное дерево. Из Анатолии. Раньше был такой способ: привязывали к корме большие бревна и привозили их сюда по морю. Настоящий анатолийский лес, он же простоит до скончания века»). Да-да, огромные резные двери под гладким слоем свежей синей краски…

— Мне не нужен этот дом, — шепотом повторил я, судорожно пытаясь вогнать себя в нужное состояние духа.

— Скажи им, что мы готовы, — бросил Сабри куда-то в темноту, и тут же через дорогу метнулся босоногий юноша, в кафе, туда, где собрался противник. Они тут же загудели, как потревоженный пчелиный рой, а потом от толпы отделилась жена сапожника — или, вернее, попыталась отделиться, потому что с полдюжины рук тут же ухватили ее за юбку и за рукава, и старейшины клана принялись нашептывать ей на ухо пришедшие в последний момент соображения. В конце концов, ей удалось как-то вывернуться, она решительной походкой пересекла улицу и вошла в контору Сабри с громким и весьма уверенным:

— Доброго вам утречка!

Это была весьма суровая крепкая женщина, с красивым надменным лицом и большим слегка колыхавшимся телом. На ней было обычное деревенское платье: белая косынка на голове, черная юбка, груди собраны в традиционный, со шнуровкой впереди, мешковатый корсет, и оттого похожи на небрежно подобранный парус. Поздоровавшись, она встала прямо перед нами, и вид у нее был очень решительный. Сабри откашлялся, осторожно, двумя пальцами, подобрал со стола ключ — так, словно тот был хрупкости необычайной — и опустил его на ближайший к ней край стола с ужимками чародея, приступившего к начальной стадии заклинания духов.

— Мы тут как раз говорили о твоем доме, — сказал он вкрадчиво, и его ровный и мягкий тон лишь самую малость был тронут угрозой. — А известно ли тебе, что все дерево, из которого выстроен твой дом…, — и, внезапно, выкрикнул последнее слово с такой силой, что я чуть не упал со стула, — гнилое!