Тринадцать гостей. Смерть белее снега - Джозеф Джефферсон Фарджон

– В такой поздний час? – Шепот принадлежал Зене Уайлдинг.

– Хочу, чтобы вы это увидели, – произнес лорд Эйвлинг. – Династия Хань! Подлинник! Две тысячи лет! Дельфт – уже подражание…

Дверь приоткрылась на дюйм-другой и вдруг захлопнулась.

– Нет, нельзя! Как я забыл? Там Фосс!

– Ничего, посмотрю завтра, – сказала Зена Уайлдинг, и Джон уловил в ее голосе облегчение. – Буду предвкушать удовольствие!

– Я вам даже завидую, моя дорогая. Обсудим заодно вашу пьесу. Впрочем, я уже сейчас могу сообщить, что почти принял решение…

– Вы серьезно?

– Это вас осчастливит?

Джон заткнул себе уши – тон лорда Эйвлинга была такой, что он не мог поступить иначе. Посидев минуту, он опустил руки. Оказалось, правда, что он поторопился.

– Прошу вас… Спокойной ночи! – прошептала Зена.

И тишина.

«Это никуда не годится! – огорченно подумал Джон. – Необходимо уснуть! Не иначе, все это мне приснилось». И он зажмурился. Убеждал себя, что не слышит собачьего лая, что наконец-то погружается в сон. Сила убеждения была так велика, что сон взял свое. Только это не был безмятежный сон. Он был полон шагов, шороха зеленого подола Надин. Подол превратился в глубокую шелковую лодку, в которой Джон сначала плыл с Надин, потом с Зеной Уайлдинг, а затем с Эдит Фермой-Джонс. «Мистер Пратт пишет мой портрет, – по-собачьи пролаяла Эдит Фермой-Джонс. – Это отпугнет моих читателей. Я должна уничтожить его!» Картина в раме была за стеклом, на него и обрушился кулак разгневанной писательницы. Стекло треснуло, Джон проснулся от звона и сел.

Он больше не плыл в зеленой шелковой лодке, а сидел на кровати и таращился в темноту. «Неужели мне пригрезилось стекло? – удивился он. – Эдит Фермой-Джонс лаяла тоже во сне?» Через секунду-другую Джон сообразил, что лай был настоящий, потому что прозвучал снова: раз, другой, третий, все дальше и дальше.

Скрипнула дверь. На сей раз лорд Эйвлинг был ни при чем: дверь открывали где-то в другом месте. Скрип донесся через окно. А вскоре Джон услышал женский крик. Кто-то пробежал по холлу. Новые шаги – медленные, осторожные. За ними последовало восклицание.

– Эй! – Это был голос Чейтера.

– Кто здесь?

Второго голоса Джон не узнал, но говорил мужчина.

– Что вы здесь делаете?

– Я, сэр… Я подумал… – Тон внезапно изменился. – Где-то открылась дверь!

– И что?

– Сквозняк, дует…

– Подождите!

Приказ не был выполнен. Недолгую тишину нарушил звук бегущих шагов. Другой мужчина спросил:

– Вы открыли дверь, сэр?

– Я? Конечно нет!

– Тогда позвольте узнать, зачем вы спускались? – В вопросе прозвучал робкий вызов.

– Почему бы не ответить? – отозвался Чейтер после паузы. – Я спустился, поскольку услышал голоса.

– Понимаю, сэр.

– А зачем спустились вы?

– По той же самой причине.

Джон был готов поклясться, что оба лгут.

– Похоже, мы не ошиблись, – произнес Чейтер. – Или у вас есть иное объяснение того, что дверь открыта?

– Я мог забыть запереть ее.

– Это ваша обязанность?

– Да, сэр.

– Как ваше имя?

– Томас, сэр.

– Запомню. Понимаете, Томас, даже незапертая дверь сама собой не открывается.

– Там не в порядке защелка. Дверь могла распахнуться от порыва ветра.

– Предлагаю назвать истинную причину того, что вы здесь очутились.

– Я уже сказал! – воскликнул Томас. – Мне послышались голоса, как и вам, по вашим собственным словам…

– Ладно, ладно! Не надо повышать голос! Допустим, нам обоим почудились голоса. В дом проник грабитель? Тогда почему мы его не ищем? Может, дело не в этом, Томас? А в женщине? Правильнее сказать, горничной? Бесси ночует в доме или в какой-нибудь пристройке?

Томас помалкивал. Джон не мог видеть багрового румянца на обычно бледных щеках дворецкого, выражения изумления, постепенно сменявшегося гневом. Вскоре Чейтер негромко произнес:

– Слушайте внимательно, любезный. Я не задаю вопросов, они излишни. Вы пришли сюда не для того, чтобы ловить грабителя. Вашей карьере не поспособствует, если завтра кто-нибудь станет выяснять, зачем вы сюда явились. Правильнее всего для вас будет сию же минуту вернуться к себе так, чтобы никто больше не узнал, что вы покидали свою комнату. Помогу я вам или нет, зависит от моего решения и от вашего поведения.

– Что вы хотите сказать? – пробормотал дворецкий.

– Разве не ясно? Я знаю все, что необходимо, чтобы сильно навредить вам – и Бесси. Поэтому если у меня будут к вам мелкие поручения, то вы их выполните. Не пойму, чего вы ждете! Нет уж, стойте!

До слуха Джона донеслось тяжелое дыхание и сдавленный стон боли.

– Хотите перелома? – осведомился Чейтер.

– Отпустите! – взмолился Томас.

– Лучше не знать, что подумала бы о вас Бесси, если бы увидела вас сейчас. Боюсь, с ее расположением к вам было бы покончено, и она подарила бы свою симпатию кому-нибудь еще. Уж больно она хорошенькая… Проваливайте!

Джон слышал, как дворецкий возвращается в помещение для слуг. Вскоре раздались шаги самого Чейтера, причем не в направлении главной лестницы, а по коридору, выводившему на заднюю лужайку. Джон решил, что именно дверь, открывающаяся на лужайку, и послужила темой препирательства, это она открылась перед тем, как столкнулись Чейтер и дворецкий.

Тишина затянулась, нервы у Джона были на пределе, он напряженно ждал возвращения Чейтера. Часы в холле снова пробили один раз. Час ночи или половина второго? Он потерял счет времени. Хотел включить лампу, но его рука замерла. Снова раздались шаги Чейтера. «Каков негодяй! – подумал Джон. – Что за пакость он устроил на сей раз?» Он напряг слух. В коридоре, на ковре, на лестнице – всюду было тихо. Тишина опять грозила затянуться. Джон гадал, чем занят Чейтер. Опять послышались шаги – в холле и на лестнице. «Куда он ходил? Вынюхивал в ночи возможность совершить очередную подлость?» Дотянувшись до лампы, Джон посмотрел на часы. Они показывали без двадцати пяти минут два.

Теперь холл был пуст, и он мог попытаться уснуть. Пролежав еще какое-то время без сна, Джон рисковал бы встретить утро разбитым. Он попробовал считать овец – не помогло: все овцы напоминали Чейтера. Сосредоточился на другом лице: вдруг Надин его усыпит? Джон представлял ее волосы, глаза, губы, не испытывая стыда. В голове теснилась всякая ерунда: чужие дела, обрывки не дававших уснуть мыслей, удручающая ответственность, хотя он понятия не имел, что с ней делать и кто будет ему признателен, если он взвалит ее на себя. Хотелось от всего этого спрятаться, забиться туда, где никто не найдет! Самой блаженной тайной была, конечно, Надин. Джон представил, каково это – лежать в ее объятиях… «В холле по-прежнему кто-то есть! Что за наваждение!»