Выстрел в спину - Николай Леонов

– Что, так и будем молчать? Я вас слушаю. Говорите.

– Что говорить? – произнес Лева. – Был Павел Александрович Ветров, теперь его нет. Я обязан найти убийцу и не выполняю свой долг.

Шутин передернул плечом и промолчал. Он не любил милицию, хотя дело с ней имел, лишь меняя паспорт и в тех редких случаях, когда ездил на машине отца. Этот в штатском, вышагивающий рядом, был особенно неприятен, так как старался походить на интеллектуала. Он, конечно, им не был, разве человек с развитым интеллектом станет заниматься сыском? Еще он раздражал Шутина потому, что напоминал Павла. Не внешне, а своим потребительским отношением к людям, бесцеремонностью, уверенностью в своей правоте, прямолинейностью, знанием, что хорошо, а что плохо, словно такая градация в этом сложном мире существует.

«Милиционеру всего этого не понять, – думал Шутин, – как и не понять моего отношения к Павлу Ветрову». Для всех покойник был сначала спортсменом, позже – писателем, человеком не очень талантливым, но настырным, упрямым. Но, наверное, никто, кроме Шутина, не знал, как Павел был неумолим и прямолинеен. Однажды, в классе шестом или седьмом, на уроке физкультуры все по очереди подтягивались на перекладине. Неожиданно больше всех подтянулся тихоня и отличник Яшка Жуков, победив признанных силачей класса, в том числе и Ветрова. Тот лишь пожал плечами, а через несколько месяцев подозвал Яшку к перекладине и предложил соревноваться. Преподаватель, недавний выпускник инфизкульта, глядя на легкую победу Павла, улыбнулся, отстранил ребят от спортивного снаряда и подтянулся двадцать раз. Павел глянул на учителя исподлобья и промолчал. Вскоре все об этом случае забыли. После каникул, осенью, Павел подошел к учителю и кивнул на перекладину. Подтянемся, кто больше? Физрук подтянулся двадцать пять раз. Когда Павел подтянулся десять, ребята еще шутили, после пятнадцати притихли, после двадцати наступила тишина. На двадцать четвертом Павел застрял, ему свело руки, но все-таки дожал, повис снова и начал вытягивать двадцать пятый. На него было страшно смотреть, вздувшиеся вены, казалось, вот-вот разорвут кожу, из закрытых глаз текли слезы, все тело била сильная дрожь. Неожиданно из носа хлынула кровь, физрук подбежал, оторвал Павла от перекладины и понес в душевую. Павел пытался вырваться и что-то кричал.

Ветров не щадил себя, был беспощаден и к окружающим. Если кто-то из приятелей излишне, по мнению Павла, себя любил или жалел, он становился в отношениях с ним скучным, скоро терял к человеку интерес, затем забывал, словно того и не существовало.

Разве это жизнь, рассуждал Шутин. Путь на Голгофу для неполноценных. Жить надо ярко, весело и сочно, труд должен приносить радость. Успех нельзя вымучить, выжать из себя с потом и кровью. Талант как деньги – если есть, так есть, а нет, так извини. Одному шагать вперед легче, другому труднее, отвечал Павел, но ведь хочется быть впереди каждому. Шутин на эти рассуждения отвечал иронической улыбкой либо вообще не отвечал. Когда Павел начал писать, Шутин сказал: «Двигай, Ветров, проверь свою теорию, а я посмотрю. Творчество – не подтягивание на перекладине и не кувыркание на лыжах. Я посмотрю», – повторил Шутин.

Павел Ветров стал писателем. Последним, кто это признал, был его друг детства Евгений Шутин. Он прикинул путь, который Павел прошел за двенадцать незаметно промелькнувших лет, и испугался. Шутин своего друга знал, он не остановится, пройдет еще двенадцать лет, он будет писать лучше, еще лучше. А что сделал за эти годы он, Евгений Шутин? Он почувствовал страх.

«Я обязан найти убийцу, выполнить свой долг», – сказал этот милиционер. Шутин ненавидел это слово, долг ассоциировался для него с огромной черной гирей, которую вешают человеку на шею. Необходимо тащить ржавую гирю на шершавой цепи и делать вид, что тебе весело и приятно. Теперь вместо Павла мне будет изрекать сентенции этот милиционер, накручивал себя Шутин.

– Давайте, давайте свои вопросы. – Шутин замедлил шаги, тронул Леву за лацкан пиджака. – Вы же их приготовили, написали на бумажке, выучили наизусть. Не забудьте в своем донесении отметить, мол, Евгений Семенович Шутин во время беседы нервничал.

– В справке или рапорте, – сказал Лева. – Я не пишу донесений, я пишу справки и рапорта.

– Я вам скажу по секрету. – Шутин вновь остановился. – Только сугубо между нами. Договорилась?

– Обещаю, – серьезно ответил Лева.

– Вы не поверите, но у меня крайне редко убивают друзей. – Шутин расхохотался. – Я не привык еще. И уже не привыкну, потому что их нет. – Он развел руками и оглянулся. – Друзей нет, понимаете?

Леве стало стыдно, не за свою доверчивость, а за Шутина, его наигранную неврастению, его визг и хохот.

– Я вам верю. – Лева вздохнул, даже пробормотал что-то похожее на «боже мой, боже мой», вздохнул так искренне и беспомощно, что Шутин остановился, взглянул внимательно, но вовремя спохватился и сердито сказал:

– Ладно, ладно, без психологических вывертов. – И пошел дальше.

– Я вам верю, – повторил Лева, – так как и к убийству даже я, при моей-то профессии, привыкнуть не могу. Вы обозвали меня глупым и нахальным мальчишкой, когда я сказал, что убийцу мы найдем обязательно. Помните? У Перовых? – И, не ожидая ответа, продолжал: – Так мы найдем обязательно.

– Ох уж это скромное «мы». Мы, Лев Первый, божьей милостью, – улыбнулся Шутин, в первый раз улыбнулся просто, без театрального надрыва и похлопал Леву по плечу.

– Частные сыскные агентства в настоящее время в Москве не функционируют, а у Льва Гурова хватает и товарищей-коллег, и начальников. А потом, вы и я – это уже мы.

– Ладно, ладно, не агитируйте за Советскую власть, как любил повторять Павел. – Шутин остановился, достал пачку «Столичных» и хотел закурить.

Лева на «Столичные» отреагировал вяло, так как эту марку предпочитала половина курящих и еще покупали те, кто не смог достать «Яву» или «БТ». По обнаруженным в квартире окуркам из НТО сообщили, что какой-либо характер прикуса на фильтре отсутствует, но в слюне прослеживается кровь, возможно, у курившего слабые десны. Лева все это отлично помнил, вынул пачку «Явы».

– С удовольствием, – не ожидая предложения, сказал Шутин. – Обычно курю как раз «Яву».

Они закурили, прошли мимо Кинотеатра повторного фильма и двинулись вдоль коротенького Суворовского бульвара.

Направляемый вопросами Левы, Шутин рассказывал о Ветрове. Начали они с завещания, вспоминая, с кем перед смертью встречался Павел Ветров, как себя вел.

– Последнее время мы виделись с Павлом практически ежедневно, – рассказывал Шутин. – О завещании я ничего не знал, удивился, услышав о его существовании. Все это я уже говорил в прокуратуре. Павел не был человеком мнительным, скорее наоборот, жил, убежденный в своем бессмертии. Он писал повесть за повестью, много печатался, и почти всегда его книги высоко оценивала пресса. Газеты и журналы щедро раздавали ему похвалы, и он всерьез поверил в свой литературный талант… И вдруг… – с горечью оборвал свой рассказ Шутин. Однако довольно быстро взял себя в руки и продолжал торопливо говорить о том, что Павла Ветрова даже стали упоминать в отчетах и докладах, что его имя попало в обойму самых популярных и читаемых писателей.