Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Муравьева

— Тогда я, значит, тебе в подметки не гожусь! Я без подготовки не могу!

Она не умела обижаться, хорошая, честная баба. Совсем одинокая. Мать уборщицей была в школе, спилась, потом долго болела. Люся ее до последнего дня на руках таскала. Сначала из пивной, потом по квартире, мать уже подняться не могла, под себя ходила. Зачем он взбрыкнул, нахамил? Похвасталась, да? Ну и что?

— Ну, ладно, пойду, — сказала она удивленно и погасила сигарету. — Еще мне работать сегодня…

Харчо его стыло в тарелке. Все правильно, что отказался. И так у него не жизнь, а сплошные сделки. То с Ингой, то с Аськой, то здесь, на «Мосфильме». Дома, наверное, телефон разрывается: Марьяна звонит. А как хорошо было бы сейчас обнять ее, поцеловать краешек губ, запустить ладонь в ее густые волосы и провести этой ладонью вниз, до самых лопаток, и волосы будут скользить внутри пальцев… Но этого делать нельзя: еще одна сделка. Нельзя, вот и все.

Выходя из «стекляшки», он нос с носом столкнулся с Мячиным. Тот, как всегда, летел, а не двигался, и глаза у него были полоумными. Вот не поздороваюсь раз с негодяем, и станет как шелковый! Мимо пройду. Мячин перегородил ему дорогу.

— Виктор, ты меня еще раз — прости. Я не пришел тогда по очень уважительной причине! О-о-о-очень! Я никого никогда не подвожу.

— А я подвожу. Пойдем, разговор есть.

Вернулись в «стекляшку».

— Егор, у нас появилась возможность получить от Пронина разрешение на Костин сценарий.

— Ты шутишь? Какая возможность?

— Объясняю. Кривицкий свалился, расшиб себе копчик. Картина повисла. Там оператором — Люся Полынина. Хороший нормальный оператор, но Пронину приспичило, чтобы снимал я. Я работаю быстрее. Он пообещал, что, если я за это возьмусь, он даст нам «добро».

Мячин так и подпрыгнул на стуле.

— Ура! Хрусталев! Так чего же мы ждем?

— Я отказался.

— Ты… что? Я не понял. Зачем отказался?

— Затем, что там работает Люся Полынина.

Егор замолчал, опустил голову.

— Слушай… Я, конечно, понимаю. Но Люсю из этой картины все равно теперь выпрут. Из принципа выпрут. Ты ей не поможешь. А Костина память… ведь он так мечтал! Ну, в общем, подумай…

— А я и подумал.

— И что?

— Ничего. «Хорошо бы, — думаю, — Люська палец на ноге сломала. Тогда бы я взялся».

Егор хохотнул.

— Сказать тебе, почему я тогда к Пронину не пришел? Подвел тебя, в общем? Я девушку встретил. Глаза у нее… Ни у одной нашей актрисы таких глаз не было и не будет. Без всякой без краски, без туши. Такая она уродилась.

— Ну и? — усмехнулся Хрусталев.

— Пока ничего. Говорит, что не любит. Но я ее не отпущу, не могу.

— Я тебе много могу рассказать таких историй, когда кажется, что вот если не «эта» — то все. Хоть ложись и помирай. А знаешь, неправда. Никто не помирает, все как-то обходятся. Мой отец… Ну, короче, когда мама заболела и сказали, что нет никакой надежды, он похудел на двадцать килограмм. У него открылась язва. Началась бессонница. Не спал ни одной ночи. На похоронах не плакал, правда, но был как каменный. Все думали, что он долго будет в себя приходить. А он через полгода женился. На очень молодой и красивой. Родил ребенка. И все. Вот такие дела.

— Я этого не понимаю.

— Ты, Егор, многого, извини, не понимаешь. Жизнь научит.

— Тебя научила?

— Меня? Нет, конечно. Но очень старается.

Мячин смотрел на него недоверчиво и, кажется, немного завистливо. Хрусталеву опять стало противно. Сначала он с Люсей куражился, теперь с этим глупым вихрастым мальчишкой. Нет, лучше домой.

Дома Хрусталева ждала Инга. У нее были ключи от его квартиры, «на всякий случай». За восемь лет она этими ключами ни разу не воспользовалась.

— Какой репримант неожиданный! — сказал Хрусталев. — Это по-французски, моя радость, цитата из Гоголя.

Инга была бледной и курила.

— Не шути. Меня вызывали. Сам понимаешь, куда. Расспрашивали про твои отношения с Паршиным.

Его затошнило немного. Харчо. Нельзя часто есть эти острые блюда.

— И что ты сказала?

— Сказала, что у вас были хорошие, дружеские отношения. Общего имущества не было, общих женщин, насколько я знаю, — тоже.

— Правильно знаешь.

Они помолчали.

— Ты не голодная? Могу покормить. У меня докторская колбаса есть, две сайки. Не хочешь?

— Обо мне можешь не заботиться. А вот о своей дочери не мешало бы!

— Она что, голодная?

— Этого еще не хватало! Но она растет, понимаешь? Ей тряпки нужны, из всего она выросла! Тетрадки, линейки, готовальни всякие!

— Но деньги же я вам даю!

— Ты деньги даешь. Но хоть раз бы спросил, хватает мне их или не хватает?

— Я понял. Тебе нужны деньги. Я завтра достану.

— Я не сказала, что мне завтра нужны деньги! Я просто сказала, что ты мог бы больше интересоваться Аськой и тем, как она живет.

— Ты, наверное, забыла, что я не отец, а дерьмо? Деньги будут завтра.

— Не нужны мне твои деньги!

— Судя по тому, как ты прекрасно выглядишь и как ты одета, тебе мои деньги действительно не нужны!

Инга близко подошла к нему. Когда-то, когда она вот так близко подходила, у него начинала кружиться голова. Сейчас — ничего.

— Подлец ты. Всегда был подлец.

— Конечно. Особенно если сравнивать с тем «великим» режиссером, который на тебе почему-то так и не женился! Не стал разрушать свою здоровую советскую семью!

Тогда она подняла руку и вдруг испуганно и неловко ударила его по щеке. Этого он не ожидал. Отступил от нее и подошел к окну. Опять идет дождь. Надоело.

— Прости, — пробормотала она своим низким и ломким голосом, от которого он прежде сходил с ума.

— Прощаю, — сказал Хрусталев, не оборачиваясь.

Ночью ему приснился странный сон. Он ходил по городу и подбирал бездомных животных. Животных было очень много, но все они умещались у него в сумке. Он понимал, что ему все равно не удастся прокормить такое количество щенков и котят, но продолжал ходить и подбирать их, потому что кто-то сообщил ему, что завтра будет объявлена облава и всех этих бездомных заберут на опыты. Потом рядом с ним появилась Аська, заплаканная, похожая на Ингу, и сказала, что в море убили китов.

— В каком еще море? — спросил он. — Нет здесь никакого моря, это ты с Коктебелем перепутала.

— Это ты все перепутал! — плача, сказала она. — Море есть везде.

Они вышли на берег моря, оно было красным. Он понял, что Аська сказала правду.