Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Муравьева

Мячин тихо икнул.

— Какой они плов этот делают — жирный! Неделю изжога замучает.

— Мы не об изжоге сейчас говорили…

— Актеры что, утверждены?

Хрусталев отвел глаза.

— Будник — в главной роли. Про остальных не знаю.

Мячин снял тюбетейку и зарылся в нее всем бледным несчастным лицом.

— Егор! Ну? Согласен?

— А что остается?

— Я тебе тут сценарий принес, — помолчав, пробормотал Хрусталев. — Сам увидишь, каков шедевр. Ты его пролистни на скорую руку и в пять часов приходи к Регине Марковне. Туда же и Будник пожалует. Будете с трактовкой разбираться.

— А ты?

— Я, конечно, с тобой. А то без меня ты засыплешься.

С Будником было трудно ссориться. Многие принимали это свойство его артистической натуры за хитрость, но они ошибались. Актеру Буднику труднее всего было понять, каков он на самом деле, потому что профессия и постоянное пребывание под глазом кинокамеры убили в нем определенность характера. Он знал, что для того, чтобы получить роль, нужно понравиться режиссеру. И он умудрялся нравиться всем режиссерам, которые приглашали его сниматься. Кроме того, он знал, что если у тебя есть жена, то не стоит пялиться на других женщин, потому что рано или поздно это все равно дойдет до жены. И он не пялился. Сначала это было не очень легко, потом стало очень легко и спокойно. С коллегами по цеху он тоже научился договариваться, потому что быстро раскусил, что в конечном счете каждому есть дело только до себя, и если не ущемлять чужое самолюбие, то всем будет только приятно. Он делал карьеру с тем же удовольствием, с которым люди предаются обжорству или открытому разврату. Важнее всего было стать своим там, то есть наверху, в Министерстве культуры или даже еще выше, а для этого нужно было не зарываться и, главное, ладить с людьми.

Вот и сегодня. Регина Марковна, скорбно опустив глаза, сказала, что вторым режиссером в новой картине Кривицкого, которую сам Кривицкий закончить не успеет к сроку, поскольку сломал себе копчик, будет молодой стажер Егор Мячин. Будник на секунду изменился в лице, сразу же вспомнив, что это именно тот жуткий тип, который запустил в него салатом на поминках Паршина. Это неприятное воспоминание заняло не больше секунды: раз режиссер уже назначен, с ним нужно будет договориться. В пять часов пришли оба: стажер с мрачной рожей и с ним Хрусталев. Регина Марковна, сложив руки на животе, присутствовала при решающей встрече.

— Со сценарием ознакомились? — отрывисто спросил стажер.

— А как же, а как же! — приветливо закивал Будник.

— Понравилось? — темнея лицом, выдохнул Мячин.

— Хороший сценарий, и будет по вкусу широким слоям населения, — доброжелательно ответил Будник. — Вот только вопрос у меня… О главном герое.

— Какой?

— Он связан одновременно с двумя женщинами. То есть я не так выразился. Он любит одну женщину, а жениться собирается на другой. Потому что та женщина, которую он любит, не принимает его всерьез. Хотя он и мастер участка. Она его, значит, не любит?

— Она любит другого, — с ненавистью произнес Мячин. — Она не разобралась, кто действительно достоин ее любви, а кто — полное говно.

— Понятно, понятно! — закивал Будник. — А Михаил мой, с одной стороны, очень героический человек, бросается сам урожай собирать в грозу и в ужасную бурю. На тридцать второй вот странице: «Михаил в одиночку собирает колхозный урожай, не давая погибнуть ни одному колоску. На улице — буря».

На опухшем лице стажера появилось страдание, как будто у него вдруг заболели все зубы.

— И что? Ну, собрал!

— Конечно, собрал, я с этим не спорю. Но вот с женщинами… Любит Ирину, которая над ним издевается, а женится на Марусе, потому что она такая решительная, и с ней можно сразу в разведку идти… Кого мне играть?

— Вам играть Михаила, — с ненавистью произнес режиссер.

«Ишь ты какой! — быстро подумал Будник. — А я вот тебя потрясу, и ответишь!»

— Обоих играйте! В нем все уживается!

Будник выкатил глаза:

— В одном человеке?

Регина Марковна громко вздохнула за спиной.

— Егор Ильич! Федя, Кривицкий Федор Андреич, всегда объяснял актеру характер героя. И актеру было легче. Он понимал, на чем делать главный упор…

— У Феди Андреича копчик поломан! — вспылил вдруг стажер. — Теперь режиссер этой вашей картины не Федя Андреич, а я. И я по-другому на это смотрю: актеры должны сами думать! Иначе они не актеры, а куклы! Да, куклы!

— Регина Марковна! — вмешался Хрусталев, до этой минуты спокойно наблюдающий всю сцену. — Они разберутся в процессе работы. А мы-то на что? Мы с вами поможем ведь, верно?

— Ох, Витя, поможем! — схватившись за левую грудь обеими руками в больших янтарных браслетах отозвалась Регина Марковна. — Куда нам деваться?

На «Мосфильме» не зря считали, что на Регине Марковне можно возить воду. Она приходила на работу первой, уходила последней. Ругалась и орала так, что заглушала доносящиеся с улицы пронзительные автомобильные гудки и даже сирену «Скорой помощи». При этом любая уборщица знала, что в мире нет никого добрее Регины Марковны и отзывчивее ее. В молодости она была гибкой, тоненькой и, как говорила сама про себя, «трепетной». Но молодость прошла, Регина Марковна округлилась и раздобрела. Одновременно с изменениями телесными исчезла и вся ее «трепетность» Дождавшись мужа, вернувшегося с войны инвалидом без обеих ног, Регина Марковна не стала ныть и жаловаться, а, напротив, всем и каждому трубила о своем счастье.

— Вернулся Сережка! — всхлипывая, говорила она. — Живым и здоровым вернулся!

— А как же… — удивлялись друзья и знакомые. — Ведь он же… ведь нам говорили… Без ног?

— Ну, так что? — вспыхивала Регина Марковна. — Мне что? Его ноги нужны? Мне он, он мне нужен! А вовсе не ноги!

Теперь муж терпеливо дожидался ее возвращения с работы, играл сам с собой в шахматы, читал книги, которые она сумками притаскивала из библиотеки, а по воскресеньям, если только этому не мешали какие-нибудь съемки, Регина Марковна обязательно собирала гостей. Приходили его фронтовые друзья: кто с палкой, кто с новой женой, кто с гитарой. Регина Марковна варила уху или куриный бульон с клецками, пекла пироги с капустой, делала паштет из печени трески, торт яблочный или медовик. Откупоривали бутылки, ели, пили, вспоминали войну, играли на гитаре, пели. Безногий захмелевший Сережа склонял на мощную грудь Регины Марковны свою отяжелевшую голову, смахивал слезы.

— Жена у тебя! — крутили головами фронтовые друзья. — Всем женам жена!

— А то! — отвечал он с гордостью. — Такую поищите!

Несмотря на свою сумасшедшую занятость, Регина Марковна любила одеваться и постоянно покупала что-нибудь у спекулянток, приносящих на «Мосфильм» заграничные тряпки. Два раза в месяц, а то и чаще она должна была непременно поразить окружающих новым платьем или кофтой. Иногда вкус отказывал располневшей и быстро стареющей женщине, и Регина Марковна покупала у обнаглевших спекулянток такие вещи, которые ее, мягко говоря, не украшали. Так, в самом начале мая она вдруг пришла на съемки в ярко-красных бриджах и черных лаковых туфлях на высоких каблуках.