Храм любви при дворе короля - Виктория Холт

Джейн сказала, что с ее стороны было очень мило прийти, потом принялась благодарить, потому что, твердила она снова и снова, не представляет, как добралась бы домой без помощи мистресс Миддлтон.

– Добрались бы, я в этом не сомневаюсь. Мы должны находить способы добиваться своего… Я всегда так говорю.

И мистресс Миддлтон улыбнулась, словно давая понять: «А раз я что-то говорю, значит, так оно и есть».

Вошел Томас, и Джейн обрадовалась, что он может лично поблагодарить вдову за любезность.

– Томас, – сказала она, – это мистресс Миддлтон, та добрая леди, что привела меня домой.

– Очень рад познакомиться с вами, мистресс Миддлтон. Жена говорила мне о вас много хорошего.

Вдова проницательно поглядела на него. Юрист! Ученый! Она не питала к ученым особого почтения, поскольку сомневалась, что они так же преуспевают, как торговцы тканями.

– Жаль, сэр, что у вас не нашлось времени повести жену с детьми поглядеть на шествие.

– Очень жаль, мадам.

– Томас, – громко спросила Джейн, – король… принял тебя?

Он кивнул.

– Мой муж писатель, – объяснила Джейн.

Губы Алисы Миддлтон искривились в усмешке. Писатель? Пишет слова? Что от них проку? То ли дело кипы хороших тканей. Люди покупают ткань. А кому нужно покупать писанину?

Благодарный вдове, Томас невольно позабавился ее нескрываемым презрением.

– Насколько я понимаю, – сказал он, – вы не преклоняете колена в храме Литературы.

– Колена я преклоняю в церкви, как все добрые люди, и больше нигде. А литература? Надо же! Что это такое? Можно из нее построить дом? Соткать материю? Может она позаботиться о вашей жене, когда та падает в обморок на улице?

– Литература, мадам, способна подвигнуть мужчину или женщину на постройку дома. Прежде, чем человек начнет строить дом, в нем нужно пробудить желание это сделать. Литература способна заставить человека – или лучше сказать женщину – так захотеть одеться в новое платье, что она примется ткать материю. Теперь о падающей в обморок жене: предположим, некая леди способна прочесть о замечательном зрелище; воображение, усиленное прочитанным, может привести ее к мысли, что нет нужды стоять в давке, смотреть своими глазами на то, что она способна представить усилием воли.

– Ерунда это! – ответила Алиса. – Свои глаза меня вполне устраивают. Ткать я умею отлично, и никакие слова в помощь мне не требуются. Если не могу построить дом, то способна содержать его в чистоте. А что до латыни, на которой ученые разговаривают между собой, то я вполне обхожусь, сэр, родным языком.

– Позвольте заверить вас, мадам, я в этом не сомневаюсь… вы обходитесь им замечательно.

– Но мой муж поэт, – с легким упреком сказала Джейн.

– Стихами хлеба не испечешь. И, как я слышала, не наживешь богатства.

– Кто говорит о богатстве, мадам?

– Я говорю, сэр. Штука это в жизни не лишняя. Что бы вы ни говорили мне, достигается она трудом и бережливостью… а не писанием стихов.

– Истинное богатство принадлежит духу, мадам, и у духа свои способы обогащения. Богатым можно назвать лишь того, кто понимает, как пользоваться богатством. Если человек скапливает громадные деньги, чтобы только пересчитывать их, он похож на пчелу в улье. Она трудится; мед едят другие.

– Я веду речь о деньгах, а не о меде, мастер Мор. Похоже, вы не способны говорить по существу. Улыбайтесь, улыбайтесь. На мой взгляд, это я должна улыбаться.

На щеках Алисы появился легкий румянец. Ей нравился этот человек, потому она и давала ему то, что называла отповедью; на тех, кого считала недостойным этого, она не стала бы тратить слов.

Лицо у него, решила Алиса, приятное, добродушное. Человек умный, но кое в чем беспомощный. Она бы не прочь кормить его своим поссетом, нарастить жирок на адвокатских костях своим маслом. Можно ручаться, он слишком много думает о том, что входит в его голову, и очень мало о том, что в желудок.

– Его стихи посвящены королю, – сказала Джейн. – Король принял их, Томас?

– Да. Взял собственными руками и похвально о них отозвался.

На губах его играла легкая улыбка. Маргарет оставила девочек, подошла и встала возле него. Она радовалась тому, что король любит ее отца. Этого короля им нечего бояться. Взяв отцову руку, девочка крепко ее стиснула.

– Значит, король любит стихи! – произнесла мистресс Миддлтон несколько смягчившимся голосом.

– Да, мадам, – сказал Томас. – Может, то, что король любит сегодня, мистресс Миддлтон полюбит завтра?

– И он принял их… из ваших рук?

– Да, из моих.

Томасу припомнилась эта сцена. Он позволял себе слегка тешить самолюбие тем, что известен, как писатель. И не раз называл художественный талант Божьим даром. Но похвалам особо не радовался. Однако теперь с удовольствием вспоминал восхищение короля его стихами.

Мистресс Миддлтон же смотрела теперь на него с уважением.

Юрист и ученый невысоко стояли в ее глазах; человек, который разговаривал с королем, – гораздо выше.

* * *

Следующие два года оказались у Маргарет насыщенными. Прежде всего, для нее стали очень важны два человека. Оба были гостями в доме; правда, одна жила по соседству и постоянно наведывалась, другой жил с ними, как член семьи.

Первой была Алиса Миддлтон. Маргарет не любила ее, хотя сознавала доброжелательность этой женщины. Вдова искренне считала, что все, кто поступает не так, как она, совершают ошибку. Если какая-то домашняя работа делалась не по ее правилам, значит, никуда не годилась. Она учила Джейн с дочерьми единственному способу печь наилучший хлеб, показывала им, как лучше всего засаливать мясо. Объясняла, как нужно воспитывать детей. Они должны слушаться старших, за упрямство их нужно пороть, их должно быть видно, но не слышно, и они не должны разговаривать на языческих наречиях, которые старшие могут не понимать.

Больше всего беспокоило Маргарет, что отец относился к мистресс Миддлтон не так, как она. Девочка следила за его лицом, пока он выслушивал тирады вдовы, и замечала на губах у него легкую улыбку. Иногда он разговаривал с ней так, словно напрашивался на колкости. Казалось, ему нравится ее грубость и глупость. В этом дочь, берущая почти во всем пример с отца, не могла следовать за ним.

Другим был восторженный Эразм.

На него Маргарет смотрела с благоговением. Он теперь стал более знаменитым, чем был, когда впервые приехал в Англию. Его знали во всем мире как лучшего знатока греческого, и он готовил исправленное издание Нового Завета на греческом языке.

Маргарет могла понять отцову привязанность к этому человеку, Эразм заслуживал его уважения и дружбы, а мадам Алиса не могла и мечтать об этом.