Скиталец: Страшные сказки - Анастасия Князь

развязывали войны, чтобы заполучить земли и подданных, теперь последние сами бежали к ним. Мы не стали исключением. Да, Радея умирала, как и все мы, но у вашего князя было воинство, торговые связи, влияние… и бесконечные земли, которые могли прокормить не одну страну. И он был рад принять вассальное государство, но с одним условием. Мы должны были обратиться в его веру — веру в Единого Бога.

Религия эта была нам чужда, да и дед мой не хотел давать церковникам власть, которую им даровали в Радее и которой они так жаждали. Он отказался принять новую веру… и Церковь отвернулась от него. С тех пор мы сами по себе и справляемся своими силами.

— А что же после?

— После? — переспросил Медис. — Разве это «после» уже настало? Нас не поработили лишь потому, что владетелям и сейчас не до войны. Да, города отстроили, детей нарожали и вырастили, но былое величие уже не вернуть. Ни нам, ни Радее. А Церковь — это та сила, с которой приходится считаться. Больно много власти им дали в своё время. Но знаете, что самое интересное… — Он наклонился и зашептал, улыбаясь, словно ребёнок, узнавший тайну: — Я не запрещаю людям верить, они сами не выбирают этот путь. Три сотни лет прошло, а Единый Бог всё так же чужд им.

— Больше не веря старым богам, — продолжил Морен за ним, будучи уверенным, что правильно ухватил мысль, — и не доверяя новому богу, они выбирают себе иных идолов, каждый своего.

— Именно! — воскликнул Медис, развеселившись пуще прежнего. — Но что забавно, как их ни зови, суть всё время остаётся та же. А вы верите в богов, Морен?

— Нет. Когда прозванные богами мрут от твоей руки, перестаёшь верить в их силу.

Медис издал короткий удивлённый смешок, а следом безудержно расхохотался.

* * *

За три дня пребывания Морена во дворце мало что изменилось, только слуги привыкли встречать его в самых неожиданных закутках и больше не пугались. Бранимир, как и прочие дворяне, упрямо делал вид, что его не существует, а Медис до последнего оставался радушен и приветлив. И именно по этой причине в последнюю ночь Морен решил навестить его.

Охраны у комнат Медиса не было — стражники делали обход каждые полчаса небольшими группами, и Морен легко миновал их. Убедившись, что поблизости никого нет, он постучался в покои царя, и, к его удивлению, Медис тут же откликнулся:

— Да?

— Это Морен. Я хотел поговорить с вами.

— Что ж, входите.

Как можно тише, чтобы не привлекать внимания стражников, Морен вошёл в палаты и закрыл за собой дверь. Медиса в комнате не оказалось, но из гостевого помещения вело ещё несколько приоткрытых или вовсе распахнутых дверей, и Морен услышал голос царя за одной из них:

— Дай мне минутку, дорогая. Останься здесь. Не стоит показываться ему. Вдруг он тебя увидит.

Послышались тяжёлые шаркающие шаги. Медис вышел к нему. Он уже облачился в расписной парчовый халат, из-под которого выглядывали полы ночной рубахи, но золотая корона и маска, скрывающая глаза, по-прежнему были на нём. Резко остановившись, он приоткрыл рот от изумления и воскликнул:

— Я не слышал скрипа двери и шагов. Думал, вы ждёте, когда я открою.

— Тогда как вы поняли? — удивился Морен.

— Запах. От вас разит кожей и металлом. Уж я-то чувствую, со своим зрением. Нюх и слух — единственное, что меня пока не подводит. Вы хотели поговорить?

— Попрощаться. Я покину вас завтра утром — здесь нет проклятых, и мне здесь также нечего делать.

Медис устало склонил голову.

— Что ж, очень жаль. Вы были прекрасным собеседником. Последней крупицей разума в этом рассаднике суеверий и глупости. Приказать собрать вам снедь в дорогу?

— Не нужно. Но перед отъездом я бы хотел решить ещё один вопрос.

— Какой же?

— Вас обманывают. Вы знаете об этом? Ваши приближённые…

— Обманывают? В чём же? — перебил его Медис, поторапливая.

А Морен не знал, как и какими словами сказать ему правду.

— Ваши жена и дочь…

Морен не видел глаз Медиса, как и половины его лица, но мог поклясться, что, если бы царь был зряч, в его глазах отразилась бы печаль. Он ясно увидел, как тот постарел от его слов на несколько десятков лет, точно мрачная тень скорби вдруг легла на его лицо.

— Пройдёмте на балкон. Поговорим там, — произнёс он тихо.

Ступая ещё более тяжело, чем прежде, Медис направился обратно в комнату, из которой пришёл. Колени его дрожали, но шёл он уверенно, не держась за стены, наверняка точно зная, где расположена каждая вещь в его покоях. Морен проследовал за ним, как оказалось, в спальню. Некогда дорогая и роскошная мебель — кровать с балдахином, множество резных столиков и кресел — сейчас выглядела изношенной и старой. Фрески на стенах, изображающие цветы и птиц, как и по всему дворцу, давно облупились, а шторы и гобелены поела моль. Но спальня была ярко освещена множеством люстр, в каждой из которых горело до десятка свечей. Той, с кем разговаривал Медис, нигде не было видно.

Несмотря на раннюю осень, двери, ведущие на каменный балкон, оказались широко распахнуты, и оттуда веяло прохладой ночи. Медис вышел из покоев на холодный камень, приглашая Морена за собой. Под ними простирался огромный сад, который когда-то наверняка благоухал и ослеплял великолепием красок и ароматом цветов. Но сейчас кустарники в нём засохли, выжившие деревья заросли, а трава пожелтела и увяла. Статуи, украшавшие цветочные коридоры и фонтан, осыпались и побились, а некоторые из них поглотил дикий вьюн. Фонтан затянуло тиной, и из сада веяло болотной сыростью. Морен не понимал, неужели Медис не чувствовал этот запах?

— Этот сад разбила Оксана, — заговорил тот с ним. «Взгляд» его был направлен вдаль, а сухие пальцы цеплялись за перила, будто он боялся упасть. — Моя супруга. Она любила запах осенних лилий и хотела, чтобы их аромат заполнял нашу спальню.

Морен молчал. Он ждал, позволяя старику насладиться своими воспоминаниями. Какое-то время они провели в тишине, слушая шелест сухой листвы и скрип мёртвых веток на ветру, пока Медис не произнёс медленно и тихо:

— Я знаю, что они мертвы. Я помню, как их не стало. Болезнь забрала сначала Оксану, а затем и Мальву — они были так привязаны друг к другу… Мои приближённые и слуги не обманывают меня, они подыгрывают мне. Мирятся с ложью, что я сам для себя придумал. Это моё желание, чтобы во дворце всё оставалось так, как прежде, так, как