Золотое сечение (седьмая скрижаль завета) - Анхель де Куатьэ

Максим узнал Андрея, он помнил его голос. И долго благодарил его за те слова, в том ночном эфире на радио. Аня буквально повисла у Данилы на шее и все время что-то говорила, говорила, смеялась, плакала и снова говорила.

Я уже плохо понимал, что происходит. Что мы делаем, куда идем. А мы куда-то все вместе пошли. Я был как в забытьи, словно растворился в этих отношениях между всеми нами – мной, Данилой, Катей, Андреем, Максимом, Аней.

Никогда раньше я не понимал этого странного русского слова – «братание». Но теперь, кажется, понял. «Братание» – это когда радость одна на всех. Не просто общая, а одна. Когда все как один. Общая душа. Одна.

Мы были в гостях у Максима и Ани. Все о чем-то разговаривали, шутили, смеялись. Подробностей я почти не помню. Помню только, как Максим говорил Андрею:

– Знаете, что я тогда понял? Ведь дело даже не в том, что страдания не существует, что оно – иллюзия. Будда просветлился не от этой истины. Он увидел счастье. Это было мигом его просветления. Счастье, которое он называл Нирваной. Нужно не просто отречься от страдания – нужно принять счастье. Поверить в то, что оно есть. И есть уже сейчас, уже в этот момент бытия. Миллионы, миллиарды людей мечтают о счастье. Но ведь по-настоящему они в него не верят. Они думают о нем, как о вечно удаляющемся горизонте, или как о небе, которое всегда недостижимо высоко над головой. Но горизонт здесь – под ногами, а небо – вот оно, начинается от земли.

Следующим утром мы снова были у Андрея. Он выглядел серьезным и сосредоточенным.

– Что-то не так? – спросил я.

– Нет, все нормально, – ответил Андрей. – Странно, конечно.

– Что странно?

– Странно, что я не верю, – ответил он и как-то грустно улыбнулся. – Все еще не верю.

– В книги? – удивился я. – В то, что мы рассказываем?

– В то, что это реальность. Вот... – Андрей развернул перед нами огромный лист с таблицей, испещренной пометками. – Видите, в этой графе события – то, что с вами происходило. А вот в этой – возможные научные объяснения этого. Самые разные – от информационной теории поля до диссоциативного расстройства и онейроида. Но среди этих объяснений нет ни одного со словом «реальность». Странно, правда?

Данила отшутился:

– Ничего странного. Из нас троих только Анхель ни в чем не сомневается. У тебя, Андрей, хоть объяснения есть!

Я испытал чувство, которое сложно описать словами. Что-то сродни отчаянию или бессилию.

– Но такое количество людей, – еле слышно прошептал я. – Они ведь все...

– И еще десяток объяснений, – с искренним сожалением ответил Андрей. – Взаимная индукция, внушение, конфабуляции на фоне реактивного состояния, массовая галлюцинация... Вот...

Он показал в последнюю графу своей таблицы.

– Данила... – я растерянно посмотрел на своего друга, словно ожидая от него какой-то реакции, сам не понимая какой.

Он пожал плечами и отвел глаза.

– В конце концов, это же не меняет сути, – сказал Данила. – Я верю в то, что мы делаем, а не в то, что с нами происходит. Даже если мы спим или галлюцинируем. Какая разница? Вот ты, Андрей, ты помогаешь людям, которые больны шизофренией. То, что с ними происходит, ты классифицируешь как безумие. Но ты же не споришь с ними. Ты просто пытаешься им помочь, «допуская», что они правы. Это как некая презумпция, насколько я понимаю. Без этого у тебя ничего не получилось бы.

– Да, – согласился Андрей. – Человек страдает и нуждается в помощи. Какая разница, насколько достоверны его рассказы? В психиатрии есть теории, которые утверждают, что сумасшедший – не сумасшедший, а особенный человек, который воспринимает реальность, недоступную обычному сознанию. Пытаясь объяснить ее «нормальной» частью своего сознания, он сталкивается с парадоксами и переживает душевное страдание. Хорошая теория. Но как ее использовать для лечения?.. Никак.

– Но ты же не считаешь нас, – я посмотрел на Данилу, – меня сумасшедшим...

– Нет, ни тебя, Анхель, ни Данилу. Честное слово! Просто я не могу относиться к вашим историям как к факту реальности. Моя картина мира не позволяет. Моя «точка сборки». И еще мои знания. Ведь я понимаю, сколь безграничны возможности нашего мозга. Он никогда не перестанет нас удивлять. Впрочем, как и морочить нам голову.

Но Данила прав, это не меняет сути. Я понимаю, как много значат эти Скрижали. И какая разница, как они нам явлены? Святыми, инопланетянами или «в бреду»? Истина от этого не становится менее истинной. А то, что наука не объясняет всего, это очевидно. Слишком много вопросов, на которые ученые не могут и никогда не смогут ответить.

– Анхель, пожалуйста, не расстраивайся так, – попросил меня Данила. – Ты же удивляешься этим схемам, таблицам. Тебе кажется странным, что Андрей видит в наших книгах ребус, логическую задачку. Но для него это нормально. А мне ведь и мистика непонятна, и наука кажется странным занятием. Но я понимаю, что есть люди, которые нуждаются в помощи. И я знаю, что скрижали помогут многим.

Да, Данила прав. И Андрей прав. И я прав. Мы просто смотрим на мир по-разному. Для Андрея – это непаханое наукой поле. Для Данилы – это отношения между людьми. Отношения, в которых почему-то, против всякого здравого смысла, нет гармонии и любви. А для меня это борьба Света и Тьмы, причем реальных. Светлые и темные духи... Как учил меня дед.

Легче всего мне было разгадать смысл четвертой Скрижали, – говорил Андрей, выставляя на стол печенье, орехи и цукаты. – Чего меньше всего у человека, страдающего параноидным расстройством?

– Вопрос не по окладу, – пошутил Данила.

Эту «прибаутку» он принес из армии. Она означает, что задаваемый вопрос должен быть адресован вышестоящему командованию. В широком смысле – спрашивайте у тех, кто это знает и кто за это отвечает.

– Человек, страдающий параноидным расстройством, не доверяет окружающему миру, – объяснил Андрей. – Абсолютно. Вообще – ничему и никому. Мир кажется ему враждебным. А все происходящее кажется ему «заговором» – за этим человеком следят, его мысли прослушивают, против него замышляют что-то ужасное...

Андрей продолжал рассказывать об основных проявлениях этой болезни, а я словно перелистывал в своем сознании страницы Митиного дневника.

«День первый. О том, что за мной установлена слежка, я начал догадываться три дня назад. События последующих двух дней подтвердили мои самые худшие предположения. Я пытался установить систему. Мне нужно было понять, чем агенты, приставленные ко мне, могут выдать себя. Я перебирал сотни вариантов. Шел по улицам, приглядывался, прислушивался.

Агенты переговариваются у меня за спиной – в транспорте, на улицах, в офисе моей конторы. Я слышу, что они говорят обо мне. Я оборачиваюсь и смотрю на них, но они тут же делают вид, что говорят о совершенно посторонних вещах – о погоде, о покупках, о своих родственниках.