Алло, милиция? - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

и даже не Карел Гот, разрешённые в СССР. По крайней мере, их песни изредка звучали из радиоточки.

Марыля вдруг соскочила на другую волну.

— Дзеўкі! А давайте споём Егору нашу, душевную.

— Ты уверена? — засомневалась Ядвига, но та уже отобрала гитару и ударила по струнам.

— Полонез Огинского «Прощание с Родиной». Вокально-инструментальный ансамбль «Песняры»[2] и женский квартет комнаты 404.

Девушки начали очень лирически, нежно:

Сонца праменьне стужкай вузкай Ператкала помны вечар. Край бацькоўскi, край мой беларускi, Я табе кажу на разьвiтаньне: «Да спатканьня, да сустрэчы».[3]

Потом голоса окрепли, лица приобрели торжественно-напряжённое выражение, все четверо встали и отчеканили:

Воi прагнуць волi, Воля — сьвет i доля. Бронi звон ды конi, Конi — клiч «Пагонi». Крочым з багны ночы, З ночы шлях прарочы[4].

Егор понял не всё, но уловил главное и постарался не выдать изумления. В 2020 году он читал, что в Белоруссии прогремели массовые выступления против их президента, жёстко подавленные. Они как раз проходили под знаменем «Пагони». Неужели корни протеста росли так глубоко — из советских времён?

Ему-то всё равно, пусть КГБ волнуется за «ошибку 404», как на экране компьютера.

После «Полонеза Огинского» что-то другое исполнять было бы неуместно. По чашке чая — и можно расходиться. Он сказал спасибо и ретировался, даже не представлявший, какие там разгорелись страсти, когда единственный парень на четверых спустился на свой этаж.

— Варвара! Он — твой? — в лоб спросила Настя.

— Не совсем… Предложил провести вечер, я пригласила к нам, как бы по дружески. Я же не знала, что ты первым делом попытаешься его увести.

— Не ссорьтесь, — встряла Марыля. — Его неудавшийся роман с Танькой Серебряковой с четвёртого курса юрфака ещё не кончился. Все слышали? Они с агитбригадой выступали в медицинском, Татьяна пела, Егор играл на гитаре. Потом у них сценка была, Егор должен был сказать по сценарию: любить — так королеву. Он в микрофон ей и говорит: Татьяна, ты — королева красоты и моего сердца, выходи за меня замуж. А она его послала дальше, тоже в микрофон. Сделали вид, что так и было задумано, но весь универ хохотал, и мед — тоже.

— Я слышала в другой версии, но суть та же, — согласилась Настя. — И что? Рабочий вариант. Парень, посланный в дупу, свободен и нуждается в утешении. Спорим, я — лучшая утешательница?

Дискуссию, кому лучше других удастся возделать эту ниву, прервал визит сокурсницы из соседней комнаты.

— Девчонки! Вы снова «Погоню» орали?

— Варя кавалера привела, — ответила Ядвига.

— И вы постарались… А это был Егор Евстигнеев с юрфака? Видела его на коридоре.

— Он. И что? — подбоченилась Настя, подозревая, что на призового жеребца с минским распределением появилась новая и нежеланная претендентка.

— Он же стукач! Всех в комитет комсомола закладывает. С ним сокурсники жить не хотят, к нему молодняк подселяют. «Голос Америки» ещё не предлагали ему вместе послушать? Какие же вы дуры…

Когда она ушла, в комнате на минуту повисла тишина, нарушаемая только лёгким гудением из утробы телевизора, работавшего с выключенным звуком. Показывали хронику года и самые важные события, например — вручение Брежневым очередной награды болгарскому коммунисту Тодору Живкову.

— Всех не выгонят, — резюмировала Ядвига. — Максимум, ввалят по строгачу по комсомольской линии. Всё равно дадут диплом и отправят по деревням, там работать некому. Зато будем знать, кто постарался вложить. Выше нос, подруги! У меня ещё двести грамм деревенской самогонки сохранилось. На Новый год берегла, но сейчас — самое время. Варя! Запри дверь на ключ.

х х х

День выдался сонным. Выезд случился всего один, Вася-Трамвай подтвердил высокую квалификацию профессионала, уболтав пострадавшую не писать заявление о мелкой краже, дабы не грузить уголовный розыск лишней работой. Естественно, клятвенно пообещал порваться от усердия в поисках сумки, исчезнувшей из гардероба столовой Минского часового завода.

Когда возвращались пешком, а столовка на Толбухина находилась в шаговой доступности, Василий торжественно поднял палец и заявил:

— Уголовный розыск — ведущая служба советской милиции. Служба раскрытия и укрытия преступлений.

Второпях покидая место происшествия, потому что бывшая сумковладелица в любой миг могла передумать и закричать вслед «стойте, я всё же напишу заявление», Лёха с напарником не обратили внимания на суету, охватившую первый этаж столовки. Оказалось — зря. Там происходило нечто любопытное.

О том поведал Папаныч, собравшийся домой довольно рано, где-то в половине седьмого вечера. Он заглянул в кабинет к дежурившим операм. По его битой жизнью и перчатками физиономии было очевидно — начальника распирает.

— Слышали, Цыбин раскрыл-таки преступление. За день на Нового года. Учитесь работать.

По ухмылке босса Лёха догадался, что назревает очередная история, о которой в ОБХСС, а то и во всей минской милиции, будут рассказывать несколько поколений оперов. Как только стук зимних ботинок Папаныча стих на коридоре, лейтенант помчался на этаж к борцам с хищениями социалистической собственности.

Картина, увиденная в кабинете Цибина, венчалась в центре композиции дородной дамой торгового вида в меховой безрукавке. Руки злоумышленницы непрестанно двигались, растирая носовым платком и без того ярко-красный нос. В фоновом режиме восседал Дима за столом. Он изображал строгую неподкупность и, как обычно, сожаление. На лице застыла скорбная мина, сообщавшая, как тяжко ему видеть советского гражданина, преступившего закон, перешагнувшего границу, отделяющую зло от добра…

— Дми-итрий Фёдорович, а что со мной бу-у-удет? — проскулила злодейка.

— Тут, к сожалению, я должен сказать правду, — развёл ладони Цыбин. — Думаю, вас расстреляют.

Руками, глазами и мимикой лица Лёха безмолвно прокричал Димке: «Ты — идиот!» Тот лишь бровкой повёл. Мол — не порти мне спектакль.

Когда за страшной преступницей закрылась дверь, Цыбин обхватил физиономию руками, чтобы не заржать.

— Да садись уже… Ой, не могу…

— Что ты ей пришил, мусор гнойный?

— Как полагается, обман покупателей и заказчиков, — отсмеявшись, Дима протянул товарищу по школе МВД листок с собственноручной повинной торговки. — Читай!

— Нарезала огурцы и колбасу… Потом не нарезала… Прошу принять во внимание моё чистосердечное раскаяние в умышленной преступной ненарезке огурца, — Лёха уронил признание на стол. — Вот ни хрена не понял. Растолкуй.

— Всё просто. Представь — в столовой МЧЗ профком организует праздник для сотрудников и их детей. Ёлка там, Дед Мороз со Снегуркой, хороводы всякие…

— Ого. Одно это прямо-таки на высшую меру тянет.