Как натаскать вашу собаку по философии и разложить по полочкам основные идеи и понятия этой науки - Энтони Макгоуэн

истинным удовольствиям плоти. Посередине находится человек благоразумный, воздержанный, который излишне себя не балует, но умеренно наслаждается пищей, питьем и другими телесными радостями. (Интересно: Аристотель говорит, что люди с недостатком этого качества – чувствительности к удовольствиям – настолько редки, что даже не имеют названия. Древние греки, несомненно, были любителями развлечений. У нас же такое название имеется: пуритане.) Обращаясь к тому, что Аристотель называет самовыражением, мы, с одной стороны, видим хвастунов, которые всегда преувеличивают свои достижения, а с другой – тех, кто сознательно принижает себя по отношению к другим, с иронией умаляет собственное достоинство. Аристотель воспринимает это как еще одну форму тщеславия, притворства, и делает небольшой выпад в сторону Сократа, который всегда утверждал, что ничего не знает. Посередине находится искренний и правдивый человек.

Не все добродетели, которые исследует Аристотель, особенно возвышенны. Как мы видели, древние греки любили поговорить. Одной крайностью является шут, который опускается до грубости, чтобы вызвать смех. Другая крайность – зануда с кислым лицом, который на все обижается и разрушает веселье. А посередине находится остроумный человек, который развлекает остальных, не выходя за рамки хорошего вкуса. Аристотель представляет все эти качества в виде континуума, и большинство людей окажутся в какой-то его точке. Знание середины дает вам возможность стремиться к идеалу.

– Звучит довольно хорошо. Мне нравится эта формула. Есть большие отвратительные собаки, маленькие собаки и посередине – идеальные собаки размером с меня.

– Аристотелев способ определять, что считать добродетелью, имеет множество преимуществ. В большинстве ситуаций мы можем видеть, что существуют крайности и разумный средний путь. Благородство выражается не только в противодействии низости и подлости, но и в том, чтобы избегать грубого излишнего безрассудства.

Вполне возможно, что некоторые добродетели не вполне отвечают такому способу определения. Действительно ли честность – это середина между ложью и избыточным изложением правды? Но для большинства добродетелей схема Аристотеля убедительна. И стоит подчеркнуть, что сам Аристотель говорил, что этика и политика – это науки, которые не предлагают настолько же надежные истины, как те, что обеспечивают геометрия или (как утверждал философ) метафизика, а представляют собой «гибкие» науки, благодаря которым мы только можем надеяться приблизиться к истине.

Каким образом мы приобретаем добродетели? Образование, образование, образование. Мы становимся добродетельными, говорит Аристотель, поступая в соответствии с добродетелью. Если прививать молодежи хорошие привычки, они станут их второй натурой. Во многом похоже, скажем так, на дрессировку собаки.

– Гав!

– Представления Аристотеля о стремлении к хорошей жизни – о том, что мы все стремимся к варианту eydaimonia, что наша разумность тесно связана со счастьем и что мы добиваемся лучшей жизни, поступая сообразно добродетелям, – весьма привлекательны и были очень популярны. Древние философы постепенно сосредоточили свое внимание на таких добродетелях, как мудрость (или благоразумие), мужество, умеренность и справедливость, и эти же добродетели потом стали главными в христианстве. Однако некоторые из первых христиан считали, что эти дохристианские добродетели следует дополнить, поэтому вместо четырех добродетелей стало семь, и каждая компенсировала соответствующий порок: целомудрие/похоть; умеренность/чревоугодие; милосердие/алчность; усердие/леность; терпение/гнев; доброта/зависть; смирение/гордость. И вместо Аристотелева мирского счастья целью стало разделить вечное счастье с Господом. На самом деле система этики Аристотеля обосновывает, исходя из представлений о том, какими созданиями мы являемся – социальными и разумными, – как мы должны жить, и предлагает нам способ сосуществования.

– А теперь обратная сторона?

– Тот факт, что добродетели могут подстраиваться, меняться в соответствии с потребностями развивающейся культуры, – одновременно и сила, и слабость. Да, действительно, это означает, что этический кодекс может оставаться актуальным, но это также значит, что добродетели выглядят просто как список того, что ценится тем обществом, в котором ты оказался. Если бы мы спросили Аристотеля, почему мужество хорошо само по себе, он бы ответил следующее: мужество и другие описываемые им добродетели – это лишь то, что нам, как разумным социальным существам, необходимо, чтобы хорошо жить в типичном греческом городе-государстве. Более глубокого обоснования, чем представленное, не существует. Поэтому, если, например, Советскому Союзу при Сталине требовались другие качества для хорошей жизни, Аристотель не критиковал бы.

Другая проблема, касающаяся добродетелей, заключается в том, что можно представить себе ситуации, в которых мы, вполне вероятно, не будем считать их добродетелями. Остается ли по-прежнему добродетелью мужество при стремлении к злу?

– Я тебя понял. Получатся смелые плохие собаки.

– Тем не менее основной недостаток, по моему мнению, заключается в том, что в некоторых моментах Аристотелева этика вообще неэтична в том смысле, который мы вкладываем в это слово. По мнению Аристотеля и других античных сторонников преставлений об eydaimonia, вас больше всего беспокоит собственное счастье. Счастье других – просто не ваше дело. Жизнь в соответствии с этикой – это психологическая версия походов в гимнастический зал или хорошего питания: вы заботитесь о себе. Даже несмотря на то, что добродетели социальны по природе, обоснование всегда эгоистично: так лучше всего для меня. Так я должен жить, чтобы получить все лучшее от своей жизни.

Я заметил, что Монти немного дрожит.

– Кстати об этике. Полагаю, не очень-то хорошо держать тебя на улице в такую сырость. К тому же я проголодался. А ты?

– Я бы не отказался от печенья.

Так что мы пошли назад между старыми памятниками усопшим, которых любили или боялись или которые были просто достаточно богаты, чтобы память о них увековечили в мраморе. Там были ангелы, задрапированные урны и зиккураты, как будто изгнанного властителя Вавилона выбросило на берег в Западном Хэмпстеде.

Прогулка третья

«Мужество пользоваться собственным умом»: Кант и утилитаристы

Во время этой прогулки мы с Монти завершаем беседу об этике. Бо́льшая часть раздела посвящена моральной философии Канта, пытавшегося обнаружить универсальные правила поведения, которые должен соблюдать каждый разумный человек. Затем мы обсуждаем утилитаристов, считавших счастье единственным истинным мерилом добра. В заключение мы посмотрим, может ли какая-нибудь из обсуждавшихся нами систем морали разрешить моральные дилеммы, с которыми мы все сталкиваемся.

На следующий день я почувствовал, что для завершения нашего разговора об этике нам необходимо отправиться куда-нибудь в новое место, но мне нравилась идея о том, чтобы продолжить связанную с кладбищем тему: напоминания о смерти всегда помогают сосредоточить мысли на том, какой образ жизни ты ведешь. Поэтому мы отправились вверх по холму к Хэмпстед-Виллидж и восхитительной церкви Святого Иоанна. Кладбище при церкви – это крошечный участок дикой природы в центре города, изысканно заросший и усеянный старинными могилами, плиты на которых слишком истерты, чтобы на них можно было что-нибудь прочитать. Здесь покоится художник Джон Констебл