Психодел - Андрей Рубанов

Тут не Москва, тут даже водку не пьют. В каждом дворе живет самогонщица, адреса известны, товар – как слеза, чистейший. Есть у тебя три рубля – нальют на три рубля. Есть рубль – нальют на рубль. Тебе тринадцать, выглядишь на десять – нальют. Тебе шестьдесят, и ты уже никакой – нальют.

Хороший город. Тихий, честный, настоящий. Кто хочет ходить в бассейн – ходит в бассейн. Кто хочет спиться и подохнуть – спокойно спивается и подыхает. Если сотрудник милиции хочет охранять закон – он идет и охраняет его там, где считает нужным. Это и есть свобода, это и есть демократия. Это и есть уважение к запросам и чаяниям отдельно взятой личности.

Психологические проблемы московского мальчика Бориса кажутся здесь нелепыми, но Кирилл Кактус снова и снова вслушивается в его голос. Кирилл закончил медицинское училище и знает, что такое обратный захват серотонина. Кстати, надо будет при первой же встрече со сладким мальчиком завести разговор насчет антидепрессантов. Сказать, что это бесовщина и отрава.

Что лучшее средство от депрессии – это разговор со старым товарищем.

Зато я умная и красивая.

Прекрасное простое личное заклинание.

А еще у Милы было секретное прозвище. В моменты досады она называла себя «солнечная овца».

Как вы лодку назовете – так она и поплывет. Бывает, что человеку мало имени, данного при рождении. Одна из одноклассниц Милы звалась Юлией, но страстно желала зваться Ангелиной и настаивала, чтобы все звали ее именно Ангелиной. Спустя шесть или семь лет Мила встретила свою бывшую приятельницу в клубе “Up&Down”, пьяную и, возможно, даже обнюханную – и та гордо объявила, что поменяла документ и ныне фигуряет Ангелиной на законных основаниях, причем весила она тогда уже около девяноста килограммов и трудилась в Государственной думе, то есть до ангела ей было далеко.

А есть еще прозвища. А в последние годы – никнеймы. Всякий прыщавый подросток может объявить себя Терминатором и вступить в виртуальные перепалки с мощными Халками и загадочными Королевами Марго, которые прерывают свои крутые и страстные монологи, только когда мама зовет ужинать.

Иметь тайное прозвище – это важно, и это помогает. Кроме того, это весело. Когда злишься на себя и шепотом называешь солнечной овцой – злость уходит, и возвращается бодрость и чувство вселенского уюта.

Ты покупаешь себе новые провода для айпода. Новые дорогие провода с горошинами наушников. На следующий день гуляешь с подругой по торговой аркаде, подруга рассказывает анекдот, ты вытаскиваешь провода из ушей и заталкиваешь, не глядя, в карман джинсов, и смеешься, и смотришь на витрины, и вот мимо проходит красивый мальчик, и смотрит на тебя, а ты – на него, и тебе хорошо, а вокруг светло и чисто, и много нарядных людей, и дети бегают, и вот – провода вываливаются из кармана и ползут следом за тобой по полу, а ты не замечаешь, потому что анекдот был свежий, а мальчик – очень привлекательный, и в довершение всего ты наступаешь на эти новенькие провода, и они обрываются. Кто ты после этого? Конечно, типичная солнечная овца.

Или едешь, маленькая и изящная, в маленькой изящной машине, и слушаешь Юту, и вполне довольна и собой, и машиной, и Ютой, и при выезде с узкой дороги на широкую улыбаешься седовласому мужчине в черном внедорожнике, и он вроде бы притормаживает, пропуская тебя, как джентльмен, но вдруг выясняется, что черный хам притормозил не ради тебя, а чтоб диск сменить в магнитоле, он прибавляет ходу, грубо сигналит и орет в окно отвратительные черные слова, часто употребляя слово «кобыла»; это у них сейчас тренд номер один, популярное оскорбление для женщины; а ты сидишь шокированная и понимаешь: нет, дорогая, ты – не кобыла, ты именно солнечная овца.

Или хрестоматийное: ждешь к ужину милого друга, готовишь перчики фаршированные, звонишь – абонент недоступен. В восемь его нет, в десять его нет, в половине первого ночи приходит злой и возбужденный; говорит, что его занесло на темном пустынном проселке и ударило о столб, и пришлось два часа сидеть, с разряженным телефоном, пока мимо не проехал добрый человек и не дотащил на буксире в обмен на крупную купюру. А ты – овца солнечная – веришь ему, и кормишь перчиками фаршированными, и открываешь бутылку коньяку даже, а утром находишь на его пиджаке чужой волос.

Верности, кстати, Мила от Бориса не требовала. Когда впервые поцеловались – а целовался он посредственно, на четыре с двумя минусами, но страстно и искренне, – сразу сказала: учти, я не сторонница любви до гроба. Ну и правильно, прошептал он, где любовь, а где гроб? Рассмешил. Конечно, на самом деле она всегда хотела только любви до гроба, до последнего вдоха, но в те дни – их самые первые дни – осторожничала.

После трех вечеров непрерывных поцелуев осторожность испарилась.

А на пятый вечер Борис повел ее в приличное заведение выпить бокальчик, место оказалось дорогое, какой-то пафосный бар из серии «мы крутые, потому что внутри Бульварного кольца», плохая кухня, обширные диваны алой кожи, слишком мягкие, попа тонет – коленки выше ушей, специально, чтоб дамы выглядели эротично и глупо, особенно если пришли в мини, но Мила была в брюках, а после коктейля ей вообще сделалось всё равно, в брюках она или без брюк; коктейль оказался крепковат. Борис умел выбирать лучшие столики, сидели в углу, в полумраке, но сами видели всех, и вот, после второго коктейля, она прервала рассказ о своей безбашенной подруге Машке и оглядела зал, в одиннадцатом часу вечера забитый до отказа парочками и компаниями их возраста или чуть старше, смотрела только на мужчин, потом перевела взгляд на своего – и поняла, что в этом месте в это время ее Борис – лучший мужчина.

Их было много, разных. Толстых и тонких, лысых и хайратых, развязных и скромных, шикарных и нелепых, кто с сигарой, кто с «Явой Золотой», кто устриц сосал, кто ножом пилил мясо кровавое – и все как один были хуже, чем ее новый друг Борис. В каждом был изъян, большой или маленький: один сутулился, другой сморкался в салфетку, дико вытаращив глаза, третий орал официантке: «Подь сюды, родная!», четвертого мучила икота, пятый смотрел на Милу, как на шлюху, и подмигивал, а потом переводил взгляд на другую девушку и тоже подмигивал. Чуть позже его побили на улице, за углом, он кричал: «Я сотрудник!» – а тот, кто бил, говорил, что он – тоже.

Борис не самый крепкий, не самый красивый и сексуальный, не самый невозмутимый и элегантный – самый приличный. Самый достойно действующий. За три часа не сделал ни одного неверного жеста, и – самое главное! – смотрел только на нее, и только выше шеи. В лицо, в глаза. После третьего бокала она твердо решила, что быть девушкой себе на уме – глупо. Придвинулась к нему поближе и сказала:

– Сегодня в этом заведении ты самый лучший мужчина.

Он не удивился, но возразил:

– Вряд ли. Вон того видишь, возле колонны, в драных джинсах? Я его знаю. У него АМГ и офис в «Москва-Сити».

– Круто, – сказала Мила, – а что такое АМГ?

– Немецкая тюнинговая фирма. Тачка АМГ тянет на двести тысяч евро.