Найденыш - Шарлотта Бронте

— Браво! Коли так, мои храбрецы, — вскричал Фордыбак, — к северным воротам! Посмотрим, устоят ли они перед вашими дубинками! Скоро мы его вызволим!

С дружным ревом толпа хлынула к указанному месту и принялась выламывать бронзовые ворота. Те стонали и дрожали под натиском множества людей, но не поддавались. Тут кто-то с дальнего края толпы крикнул, что приближаются солдаты. «Пусть идут! Нам они не страшны!» — проревела разом тысяча голосов.

Эти слова еще не отзвучали, как на площадь галопом вылетел кавалерийский полк во главе с полковником Гренвиллом.

— Сограждане! — возгласил он, привставая на стременах. — Что за безумие вас обуяло? Сознаете ли вы, что свершаете черное святотатство? Назад, или я прикажу открыть по вам огонь.

Бунтовщики отвечали ему презрительным хохотом. Полковник дал сигнал, грянули выстрелы. Человек двадцать были ранены, двое убиты, однако толпа не только не рассеялась, а пришла в еще большее остервенение. Мятежники, повернувшись спиной к башне, начали окружать полковника Гренвилла.

Завязался страшный бой. Обе стороны дрались с невероятным ожесточением. Вопли напирающих и возгласы тех, кто временно одерживал победу, мешались со стонами раненых. Однако, несмотря на превосходящую дисциплину, военные скоро были бы смяты бесчисленным множеством бунтовщиков, если бы не подоспели свежие силы во главе с самим Джоном Россом![25] Он с неукротимой стремительностью врезался в гущу толпы. Тщетно Фордыбак призывал соратников сплотить ряды, тщетно метался он от строя к строю, словно разъяренный демон, сыпля чудовищными ругательствами и грозя местью бегущим. Людская масса постепенно редела. Тысячи нашли спасение в бегстве, остальных изрубили на куски. Под конец их вождь остался на площади один, в окружении мертвых, умирающих и врагов. Его седые космы развевались, глаза горели как уголья; он потрясал свинцовой дубинкой и, выпрямившись во весь свой исполинский рост, отчаянным голосом звал бегущих вернуться. Росс, восхищенный его отвагой, запретил солдатам стрелять, однако прошло еще немало времени, прежде чем Фордыбака взяли живым и тут же препроводили в темницу, дабы он не вырвался.

Через несколько часов город, ставший свидетелем этого бурного возмущения, совершенно умолк. Улицы обезлюдели, ставни на домах и лавках были закрыты. Площадь перед башней очистили от мертвых тел. Ливень смыл с мостовой кровь, и вскоре о недавнем бунте напоминали только армейские патрули на улицах. Величественно и мирно сошла на притихшую столицу ночь.

Огромный кроваво-красный диск дневного светила скрылся за горизонтом. Ни облачка не было в небе, ни пятнышка не мрачило его эфирную чистоту, когда круглая полная луна засияла над холмами на востоке.

Спокойным казался город под ласковым небом, в мерцании лунного серебра, но в гордых его стенах многие сердца стискивала боль, много наполненных слезами очей отвергали целительный бальзам сна. Леди Джулия Уэллсли рыдала у окна, глядя на катящиеся внизу темные валы, и почти жалела, что не может упокоиться на дне моря. Ее отец прибыл два месяца назад. Леди Джулия чистосердечно призналась ему, что любит Сидни, и на коленях умоляла не принуждать ее к браку с сэром Джеймсом. Однако маркиз, хоть и любил дочь, был человеком крутого и упрямого нрава. Он давно решил, что этот брак наилучшим образом обеспечит ее будущность, к тому же дал сэру Джеймсу слово и не собирался отступать от сказанного по капризу взбалмошной девчонки.

Итак, на тот вечер, на одиннадцать часов, назначили свадьбу, которая должна была состояться в часовне дворца Ватерлоо, где остановился маркиз. Сейчас было девять, Джулия только что удалилась к себе после очередной безуспешной попытки разжалобить отца. Комната выходила окнами на ту самую кедровую рощу, в которой Сидни открыл ей свое сердце и выслушал последние слова прощания. Джулия в отчаянии бросилась на кушетку и рыдала, пока слезы еще давали выход горю, холодным камнем лежавшему у нее на сердце, но вот и они перестали помогать. Тогда она устремила блуждающий взгляд на море, которое поблескивало за темными ветвями деревьев. Долгое время она не видела ничего, кроме бесконечной череды волн; ни одна рыбачья лодка не оживляла однообразие морской равнины. Затем далеко на западе блеснул парус. Он скользил к берегу стремительно и бесшумно, как птица. Джулия следила взглядом его полет, покуда маленький барк не скрыли прибрежные скалы. Тогда она вновь впала в окамененное нечувствие. Краткий интерес к суденышку пропал, как только оно исчезло из вида. Джулия уронила голову на руки и сидела так, покуда не раздался стук в дверь.

— Войдите, — сказала она слабым голосом.

Вошла горничная со свечами и, поставив их на стол, обратилась к хозяйке:

— Сударыня, пора одеваться. Осталось меньше часа.

— Я готова, Клара, — ответила Джулия, вставая.

Теперь, когда комнату озарили свечи, лучше стал виден подвенечный наряд. На туалетном столе поблескивали алмазные и жемчужные украшения, на спинку стула было аккуратно повешено великолепное платье белого шелкового атласа, рядом на столике лежали венок из флердоранжа, маленькое золотое кольцо и жемчужная диадема, какие носят наши дамы.

С молчаливым равнодушием леди Джулия позволила горничной завить, заплести и приличествующим образом украсить ее густые темные волосы, безропотно дала надеть на себя богатое платье, обвить шею белоснежными жемчугами, возложить на голову брачный венок, а на чело — жемчужную диадему. Когда все было закончено, она словно в изнеможении откинулась на спинку стула и залилась горькими слезами.

— Не плачьте, миледи, — сказала Клара. — Вы испортите свое чудесное платье.

— Ах, Клара, будь это единственная моя печаль, я была бы счастлива — совершенно счастлива!

Клара не ответила, но подумала: как странно, что невеста так убивается перед свадьбой.

Пробили часы. С одиннадцатым ударом маркиз Уэллсли вошел в комнату дочери.

— Джулия, — проговорил он, ласково беря ее за руку. — Сэр Джеймс здесь, все готово. Ну же, дорогая моя девочка, постарайся встретить его с более веселым лицом.

— Отец, я не могу. Мое сердце разрывается. Я чувствую, что умру этой ночью, если вы не отступитесь от своего жестокого решения.

— Молчи, самовольное и непослушное дитя! Я, имеющий право повелевать, снизошел до просьб, а ты смеешь отвечать мне подобным образом!

— Нет, я не выйду за него замуж! Я не изменю бедному пропавшему Эдварду, хоть бы за мое постоянство меня подвергли жестоким пыткам!

Последние слова были произнесены с таким исступлением, с такой безумной страстью, что маркиз на мгновение дрогнул, но тут же овладел собой и сказал:

— Твое романтическое кривлянье на меня больше не действует. И как ты дерзнула вновь произнести при мне имя этого нищего подкидыша?!

Ответом ему были одни рыдания.

— Вставай, — продолжал он, — и следуй за мной сейчас же. Я и так слишком долго терпел твои фокусы.