Раздел имущества - Диана Джонсон

Сейчас никто из них толком не понимал, чем конкретно занимается Руперт, но его работа подразумевала ценные бумага и сидение за компьютером в течение всего дня. Он ненавидел все это, действительно, ему следовало бы продолжить изучение права, или поехать в Австралию работать на овцеводческой ферме, или завербоваться на грузовое судно. Памела говорила, что такой сильный, активный молодой человек, как Руперт, не должен сидеть в помещении, а когда отец Руперта спрашивал его, чем он собирается заняться, — это было, когда Руперту исполнилось лет семнадцать, — он вообще не знал, что ответить. Венн смеялся и говорил, что это, вероятно, означает, что Руперт будет писать романы, но у Руперта и литературных устремлений не было. Вот Поузи могла представить себя в этой роли, но она знала, что папа не отнесется к ней серьезно.

Она присела на кровать и набрала лондонский номер матери, чтобы отчитаться о положении дел, каким они нашли его по приезде.

— Врач говорит, надежды немного. Папа, вероятно, не очнется, но они пока не закончили его отогревать.

— Как они это делают?

— Они укрыли его одеялами и, думаю, пускают в вены теплую воду с солями — что-то ужасное в этом роде. Я не совсем поняла врача, его английский…

— Мой бог, — произнесла Памела, думая о том, что было бы чересчур желать зла тому, кто так тяжело расстается с жизнью, кому негде приклонить голову и кто совершенно выбит из колеи. Ее врожденная доброта и хорошие воспоминания о двадцати трех годах замужества, каким бы донжуаном ни был ее муж, моментально дали о себе знать, и голос ее смягчился.

— Малыш милый, но он совершенно не похож на папу, — сказала Поузи. — За ним присматривает мальчик четырнадцати лет, младший брат жены. Довольно странная ситуация.

— Вероятно, мне надо позвонить его адвокату, — высказала предположение Памела, чье сердце было ожесточено против этого субъекта, Тревора Осуорси, который представлял интересы Адриана на бракоразводном процессе и действовал против нее. — Или, по крайней мере, английскому врачу.

— Ты могла бы это сделать, мамочка? Может, тебе удастся убедить их приехать сюда прямо сегодня? Боюсь, что это может быть… Ну, ты понимаешь. Конец.

На этих словах голос Поузи прервался, убедив ее в том, что она способна испытывать более приличные и глубокие эмоции, чем раздражение, которое, казалось, все нарастало в ней.

— Я позвоню господину Осуорси. Дай мне свой номер телефона в отеле.

Поузи закончила распаковывать вещи и снова пошла в вестибюль. Ей казалось странным переживать трагедию, когда мир за окном полон здоровья и веселья. В нижнем холле болтали постояльцы, одетые в водонепроницаемые парки и в лыжные ботинки. По коридорам с пылесосами и лыжами постояльцев в руках носились молодые служащие отеля, сохраняя на лицах обычное утреннее выражение озабоченности. Поузи понимала, что им с Рупертом предстоит столкнуться с мрачной необходимостью и вернуться в больницу, тогда как любой человек предпочел бы поехать кататься на лыжах. Она завидовала загорелой коже и ощущению полноты жизни, исходившему от всех вокруг. Таких же людей можно видеть летом в бикини. Во время школьных каникул Поузи раза два бывала в Каннах и Ницце и там почувствовала, как плохо быть бледной англичанкой крупного телосложения, у которой всего несколько дней каникул, и оказаться рядом со всеми этими стройными беззаботными людьми, очевидно не имеющими никаких хлопот и желающими только получать удовольствие и веселиться.

Приехав опять в больницу, они не заметили в отце никаких перемен. Он лежал так же, как и рано утром, когда они его увидели, — такой же недвижимый, как будто он уже умер, и его сохраняли, как Мао Цзэдуна или Ленина, если не считать вздохов медицинской аппаратуры и почти неразличимого движения грудной клетки вверх и вниз. Цвет кожи был не такой, как у живого человека, но и не как у мертвого, глаза безмятежно закрыты. Поузи не могла поверить, что у него в голове нет ни одной мысли.

«Ха, ну разве не ирония судьбы, — представляла она себе его внутренний голос, — лежать здесь во власти всех тех, кому я причинил боль и кто собрался теперь, чтобы вместе отомстить, потому что я беззащитен и нахожусь в другом измерении. Да, они любили меня, теперь я это понимаю, я не должен был их бросать Венн, бревно безмозглое, сожалеешь ли ты теперь, что бросил бедняжку Поузи, бедняжку Пам? Да, и бедняжку Руперта, конечно».

— Думаю, сегодня к вечеру или завтра утром положение станет яснее, — сказал врач, прерывая ее мысли. — Но вам следует подготовиться к худшему. Я бы хотел поговорить со всей семьей господина Венна сегодня днем, часов в пять.

У Кипа возникла мысль взять Гарри в больницу, чтобы он повидал маму. Кип надеялся, что голос малыша проникнет в сознание Керри, пробьется через кому, как в телесериале «Скорая помощь». Голос Гарри может растопить лед, которым сковано ее сознание. Кип задал себе вопрос, способен ли страх, который испытает Гарри, увидев свою маму замерзшей и недвижимой, сотворить добро и помочь Керри услышать своего ребенка, и пришел к выводу, что, поскольку Гарри такой маленький, даже если он ее и узнает, он скоро забудет странную картину с медицинскими трубками. В любом случае, ему пришлось брать Гарри с собой, так как он не мог больше просить Тамару посидеть с ребенком и, кроме того, у него не было денег, чтобы ей заплатить. Он также не чувствовал себя вправе просить Кристиана Жаффа, чтобы тот подвез его в больницу еще раз, но с Мутье существовало автобусное сообщение, и автобус ходил часто. Гарри выглядел очень забавно в зимнем костюмчике с заячьими ушами, и когда он бегал на остановке за собакой, окружающие смеялись.

Стоя на остановке и следя за тем, чтобы Гарри не выбежал на дорогу, Кип чувствовал себя испуганным, даже более испуганным, чем накануне вечером. Альпийское утро, похожее на обычное и медленно окрашивающее серое небо в яркие тона, солнце, пробивающееся из-за облаков, очертания мощных горных пиков, все четче проступающие вокруг, отчего деревня, сотворенная всего лишь человеческими руками, казалась меньше, и холод — все это наполняло Кипа отчаянием, а еще вчера он чувствовал просто потрясение.

Больница — при дневном свете можно было разглядеть, что это большой потрепанный особняк девятнадцатого века с недавно обновленными окнами и дверьми, — казалась неубедительной и устаревшей, но внутри стоял внушающий доверие запах антисептика и медицины. Сегодня никто не помешал Кипу пройти в отделение интенсивной терапии, где ничего не изменилось. При дневном свете Кип увидел, что одеяла, которыми укутали Адриана, были противного бледно-зеленого цвета. Керри была укрыта полегче, сложенными простынями. Между Веннами разместили еще одного пациента, около него стояла медсестра и что-то делала с аппаратом. Она посмотрела на Кипа и сказала: «Bonjour»[33]. Четвертая кровать тоже была занята. Кип подумал, что это тоже могут быть жертвы лавины.

Кипу показалось, что сегодня Керри выглядит порозовевшей, что у нее более живой вид, но признака того, что она приходит в себя, на самом деле не было, она оставалась такой же неподвижной, как и накануне. Звуки медицинской аппаратуры сегодня казались еще более невыносимыми: пыхтенье и потрескивание, тяжелые вздохи и протяжные стоны, да еще бледные мониторы, как старые черно-белые телевизоры. В ногах у Керри была сложена какая-то одежда, как будто она находилась в лагере. Кип поднял Гарри на руки и сказал: