О стыде. Умереть, но не сказать - Борис Цирюльник

Чувство стыда и гордости — результат взаимодействия двух сюжетов: рассказа о себе и рассказа о том, как поступают с нами другие. Рассказы окружения не обязательно направлены на то, чтобы заставить нас молчать. Фраза здесь, молчание там, само течение событий, насмешка формируют словесную среду, в которой рана обретает смысл. В подобной вербальной оболочке можно замечательным образом «умереть, но не сказать»[80]и страдать от того, что не высказался.

Большое число мужчин оказывается запертыми между напряженностью сексуального влечения и боязнью женщин. Одинокие иммигранты и асоциалы не могут гордиться ни тем, что они есть, ни страной, откуда приехали. Они работают как проклятые, не выучив язык, не умея одеваться, не желая погружаться в чужую культуру, — и испытывают желания, которые не могут выразить. Остается обратиться к шлюхам! Однако, стыдясь самого себя, стыдящийся не умеет заявить о своем желании, он не отваживается хотя бы просто заговорить с проституткой. Он умрет от стыда, если кто-нибудь случайно услышит, как он уточняет цену на ее услуги. Профессионалки называют таких «голубками», потому что они не отваживаются защищаться, когда «самочки» щиплют их перья.

Энзо был немного женоподобным — большие черные глаза, длинные, изогнутые — точно подкрашенные — ресницы. Блестящий студент, он много работал, закрывшись в маленькой комнате в злачном районе Марселя. Каждый вечер Энзо натягивал свою рубашку-«марсельку», как он ее называл, белую кепку и спускался в соседнюю пиццерию поесть. Так он проводил все свое время: днем занимался, ночами лакомился пиццей. Ни друзей, ни язвительной компании, вращаясь в которой мальчики набираются смелости и начинают волочиться за женщинами. Выбранная им стратегия «молодого ботаника» позволяла ему не выставлять напоказ свою невероятную робость. Когда его накрывало сексуальное желание, оно лишь усиливало постоянно испытываемое им чувство реляционистской беспомощности. Энзо не знал, что ему делать. Однажды он находился на улице, где рядом с пиццерией тусовались девушки. Первый опыт оказался грязным и исполненным отчаяния: «Вот, значит, как это бывает». Он плакал. Разумеется, об этом нельзя рассказывать. Да и кому? Родителям: что вы, это стыдно! Приятелям с факультета: унизительно! Невозможно! Он старался не вспоминать об этом — до момента, когда его вновь охватило желание. Стыд поселился в его душе и отравлял существование. Прекрасный студент — робкий юноша днем и любитель пиццы по ночам — выстроил на соседней улице склеп собственного стыда. В его душе стал править воображаемый суд над самим собой.

Физическое выражение стыда порой приобретает любопытную форму. Стыдящийся ребенок закрывает лицо ладонями или прячется под столом. Подросток краснеет, избегает встречаться с кем-либо взглядом и что-то бормочет, испытывая явный дискомфорт. Энзо стал заниматься еще усерднее, делал это молча и прятал свой стыд в склепе невыразимого[81]. Если бы кто-нибудь раскрыл его тайну, выставив перед всеми его убогую сексуальность, половой акт, явившийся следствием обыкновенного торга, он бы умер со стыда.

Некоторые мужчины начинают половую жизнь с походов к проституткам, не придавая этому особого значения. Они полагают, что интимный акт — всегда лишь краткий миг, что ментальный мир женщины, продающей свою вагину, не имеет никакого значения — это профессия, не более, в конце концов, это ее выбор, чем заниматься в жизни. Что до ментального мира свидетелей, то он может стать даже источником гордости! Клод Б. с гордостью рассказывал о том, как его отец приказал принести в комнату юному сыну бутылку шампанского и привести проститутку. Никакого внутреннего суда! Напротив, Клод считал этот поступок восхитительным — демонстрацией сексуальной силы престарелого отца. Таким образом, стыд заключается не в самом поступке, он возникает из внутренней оценки этого поступка.

Внутренний обличитель, «омерзитель» сознания, убивающий стыдящегося, всегда рождается из краха самоуважения. Однако причины его появления могут быть различными:

— внешние социальные причины: народ проиграл войну, пережил период культурного упадка и нищеты;

— внешние культурные причины: мифы и предрассудки, превращающие стыдящегося в неприкасаемого (в его собственных глазах) — в комок грязи в чистой воде, еврея, покупающего всех подряд, вероломного араба, готового всадить нож в спину друзьям, чернокожего футболиста-дебила или цыгана, крадущего кур.

Эти внешние причины могут способствовать развитию чувства стыда, только если они имеют влияние или им придается значение.

Внешние семейные причины более действенны, поскольку родственные отношения имеют большое значение:

— дерущийся отец, презираемая мать;

— братья и сестры — когда успех одного унижает других;

— родители как «разносчики» стыда: отец с поражающим воображение рассказом про войну[82], мать, умолкающая, когда речь заходит о ее «корнях».

Плюс приобретенные причины: «Все чего-то ждут от тебя. Ты должен нас покорить. Ты настолько талантлив, что должен быть на высоте».

Когда ребенок не достигает высоты своих сновидений, являющихся скорее плодом родительских фантазий, происходит интрапсихический шоковый разрыв; от того, что он всегда оказывается вторым, вопреки мечтам о том, как сильно он будет страдать, если перестанет быть первым[83], подростка охватывает чувство стыда.

События сексуального характера столь явно демонстрируют особенности нашего внутреннего мира, что трудно говорить о них как о чем-то автономном. Поэтому, чтобы сгладить ситуацию, мы предпочитаем придерживаться в своих рассказах двух стереотипов, которые позволяют нам не раскрываться. Кто-то говорит: «Невозможно оправиться от сексуального шока — это хуже, чем депортация». Другим, напротив, нравится думать, что «все это не столь уж серьезно», что женщины часто занимаются этим не ради чего-то большого, а просто из желания вызвать у мужчин чувство вины и скрыть за маской морали собственный агрессивный настрой.

Анкеты психологов содержат разные цифры, имеющие прямое отношение к этим противоречивым стереотипам. В целом «от 20 до 40 % жертв сексуальных нападений не признаются в этом»[84]. Если придерживаться этих данных, мы автоматически должны принять тот факт, что каждая вторая женщина восстанавливается после изнасилования постепенно и без посторонней помощи. Но если мы посмотрим на эти цифры через призму анкетных данных, то обнаружим, что время дает окружающим возможность реализовать то, что описывается двумя ключевыми словами и характеризует процесс обретения устойчивости: «поддержка» и «понимание».