Эзопов язык в русской литературе (современный период) - Лев Владимирович Лосев

Мужик», где четвертая строка – «Осёл был самых честных правил…»130. Соответственно, и механизм пародийного приема здесь сложнее: это иронически званная цитата.С.Онегин, добрый мой приятель,Родился на брегах Невы,Где, может быть, родились выИли блистали, мой читатель.Там некогда гулял и я:Но вреден север для меня.(Глава 1, II)

Пример С принципиально отличается от двух предыдущих, потому что ирония последней строки понятна только в контексте исторической ситуации конца царствования Александра I. Это высказывание – эзоповское, оно может быть декодировано только во внелитературном контексте. Однако в процессе чтения читатель не только декодирует политический намек, но и автоматически подключает его в читаемый текст. Наряду с биографией Онегина, эксплицитно данной в тексте, возникает и подтекстовая структура, имплицируется биография Автора («Я», «Пушкина»), и уже в этом дополнительно возникшем пласте подтекста строка «Но вреден север для меня» выступает как обычный стилистический прием иронии. Мы видим, что структура эзоповского высказывания сложнее, чем структура высказываний, вводящих стилистические приемы в примерах А и В: она включает в себя и уровень стиля, и уровень метастиля, ЭЯ.

1.1.1. Следует помнить, что текстовая протяженность эзоповского высказывания может быть различна: от фразы в тексте, как в приведенных примерах, до целого произведения. Но и во втором случае мы столкнемся с принципиально тем же путем реализации эзоповского в сознании читателя и его обратным воздействием на структуру воспринимаемого читателем текста. Сравним для примера еще два пушкинских стихотворения: «Я здесь, Инезилья…» и «Не дорого ценю я громкие права…» («Из Пиндемонти»). В них есть сюжетное сходство; и в том и в другом выступает «Я» в экзотической маске. В первом стихотворении это маска романтического испанца, во втором – итальянца (Пиндемонти)131.

Основной стилистический прием первого стихотворении – конвергенция синонимических образов, характерных для стереотипа «испанец» в романтической традиции: портрет героя – плащ, шпага, гитара, отвага, ревность; героиня – Инезилья; антураж – Севилья, ночь, мрак; действие – серенада, побег. Этот сгущенный поток «испанских» образов дан в энергичном, импозантном размере – двухстопный амфибрахий. Весь текст состоит из деталей только одного плана. Результат – яркая стилизация испанской баллады, как ее понимали романтики.

«Не дорого ценю я громкие права…» – значительно более сложное стихотворение, изобилующее стилистическими нюансами, из которых экзотическая маска (подзаголовок) лишь один. Именно контрастно выделяясь в стихотворении, в котором нет совершенно никаких других «итальянских» деталей, подзаголовок осуществляет ироническую стилевую функцию. В то же время этот контраст побуждает читателя искать объяснения факту, зачем поэт скрывается за экзотической маской. Отсутствие экзотических деталей в стихотворении, анонсированном как иностранное, переадресовывает читателя из условной «Италии» к русской реальности. Итальянский подзаголовок в контрасте с отсутствием итальянской темы в тексте является здесь эзоповским приемом, который увязывает стихотворение с контекстом биографии поэта, с его эпохой (ср. V.2).

1.1.2. В качестве последней иллюстрации отличия эзоповской сатиры от других проявлений иронии покажем, как по-разному обрабатывается двумя поэтами один и тот же жизненный материал.

Идеологическая установка стихотворения Маяковского «Мексика» – показать, что, несмотря на экзотику, Мексика является страной ненавистной и тягостной для автора буржуазности, той буржуазной серости и скуки, синонимом которой была для Маяковского абсолютно неэкзотическая Латвия. Он пишет:

Две Латвии     с двух земных боков —различные собой онилишь тем,     что в Мексике          режут быковв театре —     а в Риге —          на бойне132.

Подставляя вместо ожидаемого «коррида», «бой быков» прозаическое «режут быков», Маяковский добивается желаемого иронического эффекта.

Поэма Евтушенко «Коррида» (1967) построена на персонификации всех участвующих в испанском зрелище традиционных персонажей и предметов. Следует один за другим монологи быка, бандерилий, лошади пикадора, публики, продавцов мороженого, тореро, бывшего тореро, песка, крови, испанского поэта. В каждом монологе звучат мотивы жестокости, предательства, обмана, оппортунизма. Стилистические неожиданности здесь другого рода, чем у Маяковского. Маяковский, иронизируя, открыто сравнивает мексиканскую корриду с рижской коммерческой бойней. У Евтушенко нет открытых сравнений трагедии испанского народа, о которой говорится в насыщенных метафорами монологах, с трагедией другой страны, но в тексте имеется длинный ряд стилистических (лексико-фразеологических) сдвигов (см. III.5.6). Например, в речи бандерилий, которыми травят несчастного быка, слова из жаргона советской официальной критики, нередко употреблявшиеся и в критических проработках самого Евтушенко: «загибчики», «абстрактный гуманистик». В речи продавцов звучит жаргон московской улицы:

«Кому мороженого, граждане?Вам крем-брюле, а вам пломбир».Нам все равно, кого пристукнули, —Нам важно сбагрить леденцы.(Подчеркнуто мной. – Л. Л.)133

И далее – «правительственная ложа», «ни шиша общественно не значат» и т. п.

Путем последовательного применения таких однотипных сдвигов осуществляется превращение поэмы в эзоповскую аллегорию. Дополнительным указателем для способного к декодированию, т. е. хорошо осведомленного, читателя служит знание, что в индивидуальном эзоповском коде Евтушенко «Испания» регулярно означает «Россия» (см. V.2).

2. Семантический механизм эзоповского высказывания

2.0. Рассмотрим элементарную семантическую структуру эзоповского высказывания. (Строго говоря, семантический анализ не относится непосредственно к науке о литературе, а скорее к лингвистике и семиотике культуры, но теория литературы и есть по своей природе вторичная дисциплина, опирающая свои построения на данные других наук.)

С семантической точки зрения нет естественного различия между эзоповским высказыванием и загадкой фольклора, которую определяют как «текст, денотатом которого служит некоторый объект, в самом тексте явно не названный», и, чтобы отличить загадку от иных перифрастических, метафорических, метонимических текстов, в определение включается: «Функцией этого текста является побудить адресата назвать объект-денотат»134. В качестве текста загадка представляет собой «неполное и/или искаженное (трансформированное, метафорическое) описание загаданного объекта»135. Эти определения мы принимаем как адекватные для семантического описания намека (эзоповского высказывания в бытовой речи или социальной ситуации)136.

2.1. Здесь мы приводим из собственных наблюдений эзоповское высказывание, выраженное в форме организованной ситуации, своего рода эзоповский happening137. (Мы намеренно используем внелитературный пример, чтобы в дальнейшем можно было показать, как, при сходстве семантических механизмов, различаются эзоповские высказывания в художественном и нехудожественном тексте.)

«Загадка»

7 ноября 1975 года по Первой программе московского телевидения на всю страну транслируется праздничный, так называемый правительственный концерт (т. е. в зале присутствуют члены правительства). В концерте выступает популярный певец Иосиф Кобзон. После двух-трех новых шлягеров он исполняет песню на слова М. Исаковского «Летят перелетные птицы…»:

Летят перелетные птицыУшедшее лето искать.Летят они в дальние страны,А я не хочу улетать,А я остаюсь здесь с тобою.Родная навеки страна.Не нужно мне солнце чужое,Чужая земля не нужна.

Эта песня была очень популярна в конце 1940‑х – начале 1950‑х годов, но с тех пор не исполнялась и полузабыта.

Телекамеры показывают аплодирующую аудиторию, в том числе членов правительства.

«Отгадка»

Советское правительство поддерживает лояльных евреев, им здесь хорошо.

2.2. Чтобы пояснить, как миллионы советских телезрителей, во-первых, без труда поняли, что данный концертный номер является эзоповским посланием, а затем, также без труда, расшифровали его («отгадали загадку»), представим этот эпизод