Свидание вслепую - Ежи Косински

Вдоль деревянной ограды, извивающейся по полю замерзшей змеей, брел, кутаясь в пальто, одинокий прохожий. Левантер успел сфотографировать его, прежде чем он скрылся в завывающей белой пурге.

Холод и ветер пронизывали Левантера. Он подумал, что, если вдруг умрет сейчас, его замороженный труп обнаружат только весной, когда растает снег.

Издали сквозь пургу донесся звук мотоцикла. Вскоре появился огромного роста милиционер. Он остановил мотоцикл возле Левантера, выключил зажигание и снял защитные очки.

— Попрошу ваши документы, — официальным тоном произнес он.

— Что я такого сделал? — спросил Левантер.

Милиционер перевел взгляд с Левантера на его фотоаппарат.

— Нам только что позвонили и сообщили, что видели как вы фотографируете вот это поле. Это так?

Левантер кивнул.

— В таком случае попрошу ваши документы. — Милиционер протянул руку в толстой перчатке.

Не говоря ни слова, Левантер снял перчатку, засунул руку под пальто и достал из-под свитера студенческий билет.

Милиционер взглянул на билет и молча положил его в переброшенную через плечо кожаную сумку. Потом кивнул в сторону фотоаппарата Левантера.

— Откройте свою камеру, товарищ, и выньте пленку, — приказал он.

— Но почему? — удивился Левантер.

— Потому что вы здесь фотографировали, — бесстрастно ответил милиционер.

— Я фотографировал это поле, — сказал Левантер, — забор и проходившего мимо старика.

— А что еще?

— А что тут может быть еще? — спросил Левантер. — Больше ничего нет. Вот фотоаппарат. Можете взглянуть в видоискатель и увидите ровно то, что видел я.

Он протянул милиционеру фотоаппарат, но тот отвел его руку.

— Вы хотите сказать, что пришли сюда в этот мороз и в эту пургу только для того, чтобы сфотографировать пустое поле, сломанный забор и проходящего мимо старика?

— Именно так!

— Это ложь! — вспылил милиционер.

— Это правда! — возразил Левантер.

— Если не скажете правду, я вас арестую!

Левантер попытался сохранить спокойствие.

— Я снял старика на фоне забора и забор на фоне поля.

— Хватит молоть эту чушь! — разъярился милиционер. — Я знаю, что ты фотографировал это поле. — Он замолчал. — Но нам обоим прекрасно известно, что это поле, как и любое другое, можно использовать в качестве взлетно-посадочной площадки. — Он снова замолчал, чтобы проверить, какое действие производят его слова. — Скажем, место для посадки парашютного десанта. Разве не для этого вы это поле и фотографировали? Какой советский суд поверит, что это не так? Так что хватит увиливать! Вынимайте пленку!

Левантер послушался. Рукавом пальто стряхнул с фотоаппарата снег, открыл его и достал пленку. Пленка выскользнула из его рук, ее тут же подхватил ветер, и она исчезла в снегу.

На следующий день Левантер вернулся на то же самое поле. Оно было серым и холодным. Какой-то человек брел вдоль забора, кутаясь в воротник пальто и то и дело натягивая шапку на глаза. В видоискателе фотоаппарата фигура человека, забор и поле казались вполне приличной фотографией. Левантер нажал на кнопку.

Еще в свои студенческие годы в Москве, незадолго до отъезда в Америку, Левантер как-то присутствовал на частном просмотре двух довоенных советских фильмов с участием хорошенькой юной актрисы. Она была так красива, что впоследствии Левантер не пожалел времени и сил, чтобы разыскать ее. В конце концов он узнал, что во время немецкой оккупации актриса бежала из России вместе с мужем, который был гораздо старше ее. И вот теперь, в Нью-Йорке, при помощи Русского культурного фонда Левантеру удалось обнаружить ее следы.

Узнав номер телефона, Левантер тут же позвонил и признался актрисе, как был потрясен ее фильмами. Он предложил ей встретиться и был приятно возбужден, когда она согласилась.

Несколько раз они встречались, иногда обедали вдвоем, иногда заходили куда-нибудь выпить или просто гуляли в парке. Ей было за сорок. Со времен тех фильмов прошло больше двадцати лет, но от ее красоты у него по-прежнему перехватывало дыхание. Левантер был так очарован ее изяществом и женственностью, что не предпринял ни малейших усилий развивать их отношения. Он просто слушал ее русскую речь с великолепно поставленной дикцией и восхищался ею. Актриса вспоминала истории из жизни, рассказывала о своей работе в кино и о том, как эта работа была внезапно прервана войной. После отъезда она в кино больше не снималась и вынуждена была, сначала во Франции, потом в Америке, работать за мизерную плату манекенщицей, чтобы поддержать мужа, который из-за ухудшившегося здоровья не мог найти себе работу.

Шагая рядом с ней, Левантер воображал себе, как они приходят в его квартиру. Он припадает к ее ногам, медленно поднимает юбку, осторожно раздвигает ноги, а потом лижет ее нежную плоть прямо через белье до тех пор, пока она не начинает кричать. Тогда он стягивает с нее трусики и, не отнимая рта от ее плоти, влечет ее к кровати. И вдруг слышит (в своей фантазии), как актриса бормочет: «Что я могу для тебя сделать?»

Здесь его страсть натыкается на препятствие: русский язык. Разве мог Онегин сказать Татьяне «Я хочу тебя пожевать!»? Разве мог Вронский сказать Анне Карениной «Я хочу, чтобы ты меня пососала»? Как мог Левантер высказать подобные желания этой благородной, утонченной женщине на языке Тургенева и Пастернака? Никак. Русский был языком его детства и юности, поэтому, говоря на нем, он возвращался в плен воспоминаний о родителях и учителях, о ранних чувствах стыда, страха и вины. Только по-английски он мог высказать природу своего желания; английский стал языком его возмужания.

— Вам не нравится говорить со мной по-русски? — спросила актриса, когда они шли через парк.

— Отнюдь, — ответил Левантер, глядя на очертания ее бедер. — Вы говорите очень мелодично.

Он поднял глаза на ее грудь.

— Мой английский так беден, так невыразителен, — сказала она, словно извиняясь.

Некоторое время они шли молча. Потом, в порыве храбрости, поражавшем иногда даже его самого, Левантер пригласил ее к себе.

— Зачем?

Левантер проглотил комок в горле:

— У меня есть коллекция фотографий, сделанных в России. Они хранятся в коробке — слишком большой и тяжелой, чтобы таскать ее с собой. Но я уверен, что они вам понравятся.

Когда они вошли в его квартиру, актриса присела на узкий раскладной диванчик. Он пристроился на стуле напротив нее. На полу между ними лежала пачка фотографий. Левантер протягивал ей одну фотографию за другой. Актриса внимательно рассматривала каждый снимок, иногда спрашивала, когда и где он был сделан, потом клала рядом с собой, так что постепенно возле нее выросла гора фотографий, и это сводило на нет шансы как бы случайно прикоснуться к ней.