Могрость - Елена Маврина

шмыгая носом и часто моргая от подступающих слёз.

– Ты ударилась? – спрашивала, и когда их взгляды встречались, начинала плакать.

– Нет. Нет. Кажется, – прислушивалась Аня к медлительному телу: ладони горели ссадинами, ушибом ныло правое колено. – Я пойду, можно?

Надя прекратила поглаживать салфеткой ее висок.

– Промой царапины. Кровь. Тебя провести? Муха, сюда, прошу.

– Нет, я с братом.

По поселку она шла чумазым пугалом, всхлипывая, что от ошибок двухдневной давности не отмыться. И грязь на одежде и волосах словно показывала окружающим: «Я виновата. Я тоже виновата, что она мертва».

Дома ее напоили сладким чаем и ворчливо уложили отдыхать. Бабушка даже выключила днем телевизор, но внучка долго не могла уснуть, закрывая глаза и видя могильную черноту.

Проснулась Аня вечером в кромешной темноте. Стены казались огромными, без потолка. Аня привстала на локте. Ни звука. На какое-то мгновения она подумала, что спит. Но затем различила стук настенных часов. Капюшон толстовки надавил шею до немоты, она поднялась неуверенно. Прохлада пола пронизывала босые ступни. В освещении фонаря двор проступал смутно, но Аню беспокоила корявая ветка за окном. Слепой зимний вечер. Снег за сутки превратился в ледовые гребешки. Через две недели Новый год – не стоило приезжать. Могилы, могилы, могилы будут мерещится теперь всюду. Совести нравятся кладбищенские чертоги.

Ветка вздрагивала на ветру, и Аня приближалась медленно, вбирая холод ступнями, стараясь прогнать гнилостные иллюзии сна. Дерево за окном росло пять лет назад. Его срубил дядя. Аня лично носила вишневые ветки на огород, даже вспомнила запах костра. Гарь. Аня принюхалась, осознавая, что в воздухе витает слабый душок древесного дыма и камфоры. Ветка качнулась, ударилась по стеклу. Изогнутая, словно на открытке у снеговика.

Тук, тук. Аня вздрогнула. Резким движением отдернула тюль.

За окном не было никакой ветки. Пустырь и тьма. Не дразни чудовищ.

Запах дыма нарастал, отравлял сознание.

– Ба! – она закашлялась, спазм свел желудок. – Витя! Что горит?

Аня потянулась к ручке окна, но ладонь соскользнула. За стеклом оскалился окровавленный зверь. Стекло запотело спустя секунду. Или это загустел дым? Подоконник был влажным, стены сырыми. Кричать уже не получалось, только давиться кашлем при попытке звать на помощь. Аня попятилась по влажным доскам, вцепилась в тюль, срывая его с багета. Хрипло вскрикнула. Под ногами разверзлась пустота. Сгустки дыма сомкнулись вокруг коленей, шипами вонзились в кожу. И она закричала – наконец громким, звенящим голосом. Бессознательно и отчаянно, пока крик не заглушил обездвиживающий ужас.

– Аня, откуда шум? Анюта!

Аня моргнула, всматриваясь в пустую комнату. Глаза застилал туман, тело немело от холода. Она вздрогнула, хаотично отпираясь от призраков руками, но это сорванный тюль обволакивал лицо и шею паутиной. Она лежала на боку, спиной упираясь в промерзшую стену. В конце коридора тускло горел свет.

Бабушка опять повторила:

– Ты кричала? Или это телевизор?

Аня вновь заморгала, понимая, что окружающая обстановка таится в привычном порядке. Ей просто что-то померещилось: жуткое, противоестественное. Руки уперлись в стену, ощупали пол. Ни капли конденсата.

– Это телевизор! – выкрикнула Аня, отбрасывая тюль. Боль в руке теперь заглушала ноющие ушибы. – Абсурд просто.

Бабушка о чем-то приглушенно докладывала из кухни, но Аня открыла окно, ощупывая рукой пустое пространство улицы. Ни деревца, ни ветки. Вишни темнели в отдалении, вдоль забора. Напротив окон в трех метрах чернела решетка для виноградной лозы. «Безумие, – Аня потерла лицо, недоумевая. – Это после кладбище. Скорбь мутит рассудок».

Аня включила телевизор и прицепила косую занавеску. Полумрак зала она преодолела торопливо, боясь по-детски, что некто из темноты схватит за ноги и потащит под пол. В центре кухни бабушка выворачивала порванные карманы куртки.

– Представляешь, мармеладка провалилась. Ты же любишь, но вот… – возилась с дырявой подкладкой, – …незадача.

– Я достану, – Аня забрала куртку и сунула руку по локоть в синтетическое нутро. Извлекла конфету – Держи.

– Ты такая бледная. Лежала бы. Я бы тебе чайку принесла.

Электрочайник шумел, закипая.

– Спасибо. Я здесь посижу. У меня уже спина болит от пружин.

Бабушка усмехнулась.

– Да, диван старенький. Еще мы с дедом покупали. Но кровать разобрали. После Дины… В сарае клетки кролям делали, а досок не хватало. Где-то сетка еще лежит.

Аня отдалилась за стол:

– Где вы были?

– А Витьки дома нет? От паразит! – Бабушка хлопнула себя по бокам, повела головой. – Как так? Он мне божился: засядет за математику. На него жалуется учительница. Он одноклассниц задевает, уроки не пишет. Впереди экзамены. Паразит! – Бабушка схватилась за голову, потом сжала кулачки.

– Ты в гостях была? – спросила Аня, шелестя оберткой конфеты. Она покосилась на проход в зал и тело прошиб озноб. – Ничего во дворе не заметила?

– А чего заметить-то? Я у соседки была. Все о твоей подруге вспоминали, – бабушка перекрестилась, и Ане тоже захотелось перекреститься, окропить весь дом святой водой. – Она спрашивала, зачем к нам участковый приходил. Что за люди! – Но бабушка серьезно всмотрелась в лицо внучки. – Разве можно так упасть? Насмерть?

Аня пожала плечами, не поднимая головы.

– Не знаю.

– Такая молодая, – вздохнула бабушка, сжимая ладони у груди. – Валя, кума покойная, ней жила. Платьица ей шила – загляденье. Ты у меня тоже просила сшить, а я ведь не умела. Я всё на заводе. Я помню, Танечка в детстве справненькой была, любила ватрушки. Помнишь? Она всегда у нас в гостях ела, особенно супчики. И ватрушки домой брала. Эта Ярмачкина нос воротила, а Танюша – всегда до крошки. И всегда «спасибо, бабушка», «до свидания». – Старушка вдруг застыла, пораженная теми воспоминаниями. – Как вчера было. Завтра испеку ватрушек, вы положите на могилку?

Пустой взгляд внучки магнитом прилип к чайнику.

– Да, – прошептала Аня.

– Вы после школы Дину навестите? – уточняла бабушка, наливая кипяток в кружку. Достала чайный пакетик, ложку. – Испеку ей. – Тяжелый вздох. – Поминать.

– Навестим. Мне уезжать послезавтра. Я и так задержалась.

Бабушка закивала, расстроенно направляясь в зал с ложкой, позабыв о заварке и кружке с кипятком, куртке на стуле, и пекущем желании отчитать внука за непослушание.

Треснутые часы громко тикали на холодильнике. Аня жевала бутерброд, отхлебывая теплый чай. Она сидела под широкой люстрой за столом, будто в меловом круге, гипнотизируя одну точку на полу – оброненную монету – тусклые десять рублей, боясь, что они исчезнут в призрачном дыму. От хлопка двери, она вздрогнула и чуть не поперхнулась. Вошел взъерошенный Витя:

– Привет! – Кивок. – Ба, я дома!

Он сразу шмыгнул в ванную. Вода шумела, а бабушка звала требовательно:

– Иди сюда! Витя! Сюда зайди!

Входная дверь отворилась.

– Что там?

– Она рассержена, – предупредила Аня.

Витя вскинул брови,