Наследница - Екатерина Панова

изменилась, и я пока не очень понимаю, как с ней справиться.

Хрисанф привстал в шоке. Фонарь дрогнул на столе, и солнечные блики заметались по темной зелени кустов.

— Зачем? — поразился он. После сел, беспокойно поправив фонарь и уставился на неё многоцветными ореховыми глазами. — Так и помереть недолго, Миночка. О чем твоя головушка только думает!

Ясмин отобрала у него солнечный фонарь, понимая, что это жалкая попытка прикрыться и потянуть время. Зачем-то зажгла и тут же выключила. Ее головушка, да. Ее головушка попала в другой мир и все ещё никак не придёт в себя, потому что у неё нет времени на прокрастинацию.

— Из-за Файона? — вдруг спросил Хрисанф. Поймал ее взгляд и уже увереннее сказал: — Это, значится, правда, что мастер Файон применил пытки при допросе. Слухи тут нехорошие ходят, будто, правая рука Примула слегка зарвался.

Ясмин даже засмеялась и весело толкнула Хрисанфа в плечо.

— Можно подумать, ты не знаешь, как мастер Файон ведёт свои дела. Ну, со мной, я имею в виду. Он же слова без угроз сказать не может. Я сначала думала, что из-за Верна, поэтому терпела и считала частью платы за все произошедшее, а на днях поняла, ему просто нравится.

— Ты толкуешь, что он всегда… Ты никогда не рассказывала.

— О чем? О том, что два дня после встречи с мастером Файном я лежу около унитаза и выблевываю собственные внутренности? О таком не рассказывают, Хрис. А сейчас слишком хороший момент, чтобы не воспользоваться репутацией Зелёных листов. Мол, девица после допроса мастера Файона попала в реанимацию, и ладно бы просто девица…

Хрисанф тяжело поднялся, разминаясь и неслышно потягивая мышцы. Взглянул куда-то в сторону.

— Рисковая затейка. Мастер Файон могёт и в совет настучать.

— На что настучать? Прецедента нет, а слухи не судимы, — Ясмин невольно выпрямилась, как спица, словно уже была на суде.

Хрисанф невольно похлопал ее по руке, словно уверяя, что на ее стороне, и Ясмин немного расслабилась. Напряжение ещё не ушло, но потеряло накал. Ослабло, как нить в канве разговора.

— Он же садист, — уже не паясничая, сказала Ясмин. — Я должна была это остановить. Лучше один раз проиграть, чем всю жизнь бояться.

— Ты могла бы попросить Абаля о помощи, — помолчав сказал Хрисанф. Весь он, надежно укрытый вечером и тенью яблонь, словно отвернулся от неё в сторону заходящего солнца. — Он не отказал бы. Уж не знаю, чем ты его зацепила спустя пять лет бурного знакомства, а только он бы не отказал.

Ясмин встала, и незаженный фонарь опрокинулся с ее колен. Она медленно его подняла.

— Я не стану этого делать. Мужская помощь — штука ненадёжная, Хрис, — она улыбнулась, сглаживая обидные слова. Пояснила: — Или даже не мужская, а просто помощь. Доброта приручает, откармливает, делает тебя сначала любимой, а потом слабой, а когда сбрасывают тебя с колен, как кошку, ты не знаешь, как жить самой. Тебе кажется, что тебя сбросили не с колен, а с обрыва.

Она же не может объяснить ему, что однажды так поступил ее отец. Он оставил квартиру, машину, счёт, картины и книги, и, кажется, забрал только паспорт, а они все равно не знали, как дожить до завтра.

* * *

Абаль вжался в стену садовой беседки. С его способностями он вполне мог сойти за вечерний туман или жгут ползучего осота.

Ушла Ясмин, ушёл Хрисанф, а он все ещё стоял вплотную к беседке. Окна покоев затопило неоновым светом, от которых сетчатку пронзила мимолетная резь, после сразу стемнело. Она выключила свет?

Выключила. А после зажгла светильник у кровати и вытолкала сиделку из комнаты. Он и отсюда видел, что ее тощая фигурка полна непримиримости. Он ещё помнил ее бесстрастное насмешливое лицо.

Руки-веточки, худые бёдра, почти плоская грудь. Юная женщина в теле подростка. В том самом теле, что ещё год назад вызывало спазмы ненависти, а теперь стало самым желанным на свете. Хотелось взять ее на руки, как испуганную белку и спрятать от всего мира. Шепнуть, что никогда не обидит. Что будет рядом всегда. Будет на ее стороне. Но он не был на ее стороне всегда, да и она не собиралась прятаться от мира. В его руках точно не собиралась.

Откуда он вообще взял мысль, что шаг навстречу ее любви, все решит? Она позволяла ему будить себя среди ночи, целовать, касаться, вертеть, как куклу. Любила и не верила ему ни одной секунды.

А Хрисанфу верила, тот спросить не успел, как она ему все выложила про Файона. Мысль о том, что Ясмин искала защиты не у него, что вообще искала защиты, вдруг стала темной и густой, как смола. Забилась в горло застарелой кровью и не смогла найти выхода. Темнота затопила голову. Горячая жаркая ярость охватила грудь, как пламя охватывает сухое полено. Его власть все ещё не превосходит власть Файона, но тот расплатится за каждую секунду боли Ясмин.

И эти слухи, в которых Файон выступал в роли мерзавца, третирующего бедную сиротку, а в роли бедной сиротки сама Ясмин. Нетривиальный подход к битве умов. Абаль, все ещё греясь о непогасшую ярость, глухо рассмеялся. Ясмин подходила ему идеально.

Он не отдаст ее Хрисанфу, он не отдаст ее Верну, на растерзание своему отцу или Совету. Он не отдаст ее никому.

Глава 8

Дни пролетели незаметно. Ясмин выписали с предписанием тренироваться осторожно, а ходить, как стеклянной, поскольку врачи не боги. Слухи о Файоне витали в воздухе, как цветочный аромат — ощутимый явственно, но неуловимый. Самым странным было то, что он до сих пор не дал обратной реакции. Это беспокоило. Иногда Ясмин перебирала воспоминания, связанные с ним, и боялась, что недооценила мастера Файона.

Вечерами приходил Хрисанф или Абаль. Самым забавным было то, что они ни разу не столкнулись и не пришли вместе.

Хрисанф все время нудел про здоровье, учеников и пытался контролировать график ее тренировок. С Абалем было проще.

Сложнее.

Было чувство, как на качелях в детстве. Сердце от одного взгляда на него падает в живот и замирает, таится, как кролик в зарослях. От одного взгляда на самоуверенное, изящной лепки лицо, на крепкие красивые руки немеет горло. Ясмин не верит, что он полностью ее. Ясмин не верит, что он ее хоть сколько-нибудь. Не верила, что это продлиться долго. Может, месяц, два. Максимум полгода. Но взгляд следовал за Абалем магнитом, влюблённым в сталь, пока она приучала себя к неизбежному расставанию.