Сибирский аллюр - Константин Вронский
Шрифт:
Интервал:
На телеге привезли убийц наемного ландскнехта[2]. В мешках, без бород, с налысо обритыми головами. В ужасе поглядывали приговоренные на вчерашних своих товарищей, на покачивающийся на воде сплавной лес.
Максим Строганов подъехал к Ермаку. Губы его мелко дрожали. В России давно привыкли к казням. Кто должен поплатиться за грехи своей собственной жизнью, ясное дело, поплатится. Никто не переживал особо, наблюдая за тем, как кого-то вешают, обезглавливают на плахе, четвертуют, ослепляют, оскопляют, рвут языки и уши, привязывают к хвостам диких лошадей. Просто смотрели на все, хваля Господа, что не сами на месте казненного оказались. А оказаться на этом месте было ой как легко, мало ли чем не угодишь сильным мира сего. Но то, что сейчас должно было произойти на берегу Камы-реки, даже у Строганова вызывало ужас своей таинственностью.
– Я понимаю, тебе приходится быть суровым, – вполголоса обратился Максим Строганов к Ермаку Тимофеевичу. – Но вполне достаточно, если ты просто высечешь этих «лыцарей». Ну, вели головы им отрубить. А ты, кажись, топить их удумал…
– Я друзей не убиваю, – Ермак вприщур глянул на приговоренных к казни. – Мы, казаки, все друзья и братья. Но ты ж знаешь, что такое втолковать свои принципы в пять сотен сумасшедших голов… Нет, я друзей не убиваю.
Машков и еще четыре казака стояли на телегах, доставивших ослушников на берег. Здесь приговоренных вытащили из телег. Мешки развязали, а затем Машков со товарищи принялись набивать их речным песком. После, крякая от натуги, четыре казака оттащили заваленных песком убийц к плоту и привязали к лесинам.
– А теперь руби канат! – крикнул Ермак.
Казачий охранитель душ заблудших, отец Вакула принялся громко молиться. Его густой сочный бас был слышен отовсюду, что и неудивительно – мертвая тишина накрыла собой берег. И только тихий ветерок ерошил волосы людей. Да только ветерок ли? А может, сдавленное дыхание тех, что явились полюбоваться на казнь?
Канат был перерублен, и плот понесло на середину Камы. Здесь следовавшие рядом на лодках казаки бросили в воду прикрепленные к плоту веревки с тяжеленными камнями. После этого Машков со товарищи вернулись к Ермаку.
– Так-то вот! – рявкнул Ермак Тимофеевич, приподнимаясь на стременах в полный рост. Взгляд сверлил опущенные казачьи головы. – Они были первыми! И я клянусь вам, что любого кину также в реку, кто начнет нарушать порядок и сеять раздор! Ясно?
Вода заливала мешки с приговоренными. Они молчали. Казалось, ослушники не верили в то, что происходит: их не повесили, не обезглавили, ничего. Только набили мешки песком и сунули в воду. Просто было очень холодно и неприятно, но разве ж сравнишь с тем, когда голову с плеч рубят… Ермак, ты настоящий друг… Нас всего лишь купнули.
Опасное заблуждение, нашептанное самим Сатаной. И спустя полчаса обреченные на медленную гибель поняли это. Песок наливался водой. Страшная тяжесть сдавила казаков; грудная клетка стиснута, дыхание перехватило, мокрый песок вгрызался в спину, душил и убивал.
Спустя час казаки начали кричать. Ватага молча стояла на берегу реки и боялась даже пошевелиться. Ермак разъезжал вдоль берега и, заглядывая в глаза товарищей, спрашивал:
– Никак ты их пожалел? Никак ты к ним в компанию удумал?
Орельцы молча расходились по домам. Дикие, отчаянные, жуткие крики казнимых преследовали их по пятам, налипая в ушах.
Симеон и Никита Строгановы ускакали сразу же после того, как плот отогнали на середину реки; и только Максим все еще оставался на берегу, подумывая уже о том, а не сесть ли ему со слугами в лодки, чтобы оборвать мучения несчастных.
– Пусть все идет так, как идет, купец, – подъехал к нему Ермак. Он прекрасно знал, о чем думают собравшиеся на берегу люди. – Их не убьют…
– Но ведь они обезумеют еще прежде того, как умрут, – мрачно возразил Максим.
Ермак молча повернул коня прочь от молодого купца.
До полудня выли обреченные на смерть, а потом их крики стали тише, превратившись, в конце концов, в жалобные стоны, почти не различимые с берега. Они все еще жили, песок не задавил их до смерти, но речной холод пробирал до костей, а на обритые головы нещадно палило солнце.
Чуть в стороне от все еще толпившейся на берегу угрюмой ватаги стоял новый коновал Строгановых, Александр Григорьевич Лупин, выглядывающий в толпе казаков свою дочь. Она стояла в первом ряду ватаги, широко расставив ноги, с взлохмаченными вихрами, маленький дикий «мальчишка». Рядом с ноги на ногу переминался Машков, подавленный, с осунувшимся лицом, и Лупин мигом догадался: «Это – он! Этот парень украл мою Марьянку! Тот еще фрукт, сей казак! Не он ли палачом только что поработал? И вот этого она любит? Да где ж ее глаза-то были? О чем она думала, когда решила, что он – тот, за кем стоит бродяжить по миру, на край света бежать? И что с ее сердечком происходит, Господи?»
Лупин вздохнул, отправил в рот кусок жесткой конской колбасы и принялся вдумчиво, с чувством жевать его. Он ждал. Александр Григорьевич не знал, заметила ли его Марьянка, но ведь рано или поздно жуткий Ермак велит ватаге «лыцарей» расходиться по домам в казачий городок, и тогда, возможно, она и проедет мимо него.
На берегу по-прежнему царило мертвое оцепенение. Единственным, кто сидел сейчас на коне, был атаман Ермак. Он ждал, когда кто-нибудь из казаков взмолится о пощаде для своих бывших товарищей. Но все молчали подавленно. Единственный, кто еле слышно бранился с Машковым, был оголец «Борька».
– Да я сегодня же в другую избу от вас переберусь! – бубнила Марьянка. – Я не собираюсь и дальше под одной крышей с палачом жить! И не смотри на меня! Каждый твой взгляд как грязь прилипает!
– Марьянушка! Тьфу ты, Борька! – простонал Машков. – Как не понимаешь! Это ж приказ был! С приказами не поспоришь!
– Поспоришь!
– Но не с Ермаком!
– И с ним!
– Да тогда б я третьим на том плоту оказался!
– Да я бы ради такого случая с Ермаком в одной постели ночь провела! Праздничную!
– Марьяша… – Машков закатил глаза, словно собирался рухнуть без сознания. – А что мне делать-то было? Они ж душегубы!
– У тебя, что, кинжала нет?
– А при чем здесь кинжал?
– Да я бы их на твоем месте сразу из милости прирезала.
– Так вот ты как говоришь? – еле слышно ахнул Машков.
– Не глухой, слышишь же.
Машков фыркнул.
– А тебя, девонька, опасаться следует! – бесцветно заметил он.
А Марьянка негромко процедила:
– Вот и хорошо, что ты это наконец понял, старый потертый медведь!
В жаркий полдень Ермак решил отпустить казаков по домам. Как побитые собаки, брели они в свой городок. И только Ермак с Машковым и священником остались на берегу.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!