Чужой, посторонний, родной... - Татьяна Туринская

Виктор долго не решался войти в дом, все топтался у калитки. Ей даже стало его жалко. Собралась было выйти, пригласить, да Аришка опередила: забарабанила кулачками в стекло, заверещала:

— Папа! Папочка приехал!

Только после этого Виктор, наконец, вошел в дом. Встал на пороге, и головой по сторонам: туда-сюда, туда-сюда. Прямо артист! Всего-то неделю дома не был, а ведет себя, вроде полжизни в бегах провел.

Слезы подступали к глазам, и она старательно отворачивалась, словно бы не замечая мужа. Была б уверена, что он домой вернулся, а не за вещами, так на шее бы у него повисла. Но в том-то и дело, что интересовать его здесь могли только вещи. Ну почему он не приехал за ними днем, когда дома никого не было? Зачем ребенка нервировать?

Аришка с разбегу забралась к отцу на руки, прижалась пухлой щечкой к его, гладковыбритой. Не иначе, к любовнице спешит, отметила Ира. Домой-то он вечно заросший да промасленный возвращался. Или и того хуже — с отпечатком чужих губ на рубашке…

— Почему тебя так долго не было? — млея от счастья, ворковала Аришка.

Отец не отвечал, только не слишком уверенно поглаживал дочь по спине. Чужой, равнодушный… Уж хотя бы к ребенку мог бы относиться по-человечески!

Ира совсем разозлилась. Хватит этих мучений, хватит! Если нельзя по-человечески, то лучше никак. Пусть уходит, пусть. Это больно, да, но не так, как смотреть на эту картину: ласкает собственную дочь, как какую-то приблуду! И сам стал какой-то… не понять какой. Чужой, одним словом. Глаза холодные, губы поджал… Будто не в дом родной пришел, а во вражеский стан засланным казачком явился. Зачем он такой? Только нервы мотать, душу по ниточке вытягивать?

— Ты за вещами? — спросила как можно более холодно. — Тебе помочь, или сам справишься?

Чего угодно ждала в ответ. Гнева, крика, ругани, проклятий. А больше всего надеялась услышать тихое "Прости". Но ледяные, беспринципные слова, произнесенные практически без интонации, хлестанули по сердцу острым лезвием:

— Это мой дом, и мне тут жить.

Хотелось крикнуть в ответ: "А нам с ребенком что, повеситься, чтоб тебе тут слаще жилось?!" Хотелось наговорить много гадостей, хотелось расплакаться навзрыд, умолять неверного вспомнить, как они ладно жили раньше. Ведь было же это, не привиделось. Были и пряники, и ватрушки. Было мороженое и апельсины с мандаринами, так почему же теперь?..

Вместо этого обдала мужа таким же ледяным взглядом, и вновь вернулась к домашним хлопотам. А Аришка, неразумное дитя, по-прежнему прижималась к отцу, как к родному…

Последние сомнения испарились, как жидкий азот на солнцепеке. Внешне хрупкая, с темным коротким хвостиком, перехваченным неказистой заколкой, с остреньким подбородком, придававшим лицу детской наивности, на деле невестка оказалась более чем прагматичной. Неделю не видела мужа, а первым делом не намекнула даже, куда как прямо заявила: "Забирай свои манатки и фить отсюда!"

Не зря ехал — вот и первое ценнейшее наблюдение: как порой внешность не соответствует характеру. Витька оказался совершенно прав: не жена, а истинная мегера. В таком случае, она вполне заслуживала своей участи. Как раз такая героиня и была необходима Володе, так что благодаря брату он попал туда, куда нужно.

Однако если коварная жена, изгоняющая законного супруга из родного дома, заслуживала наказания, то что делать с ребенком? Какое отношение ко всем этим взрослым сварам имела маленькая девочка с темными глазками-вишнями? Племянница трепетно прижалась к гостю, а у того отчего-то в горле ком образовался, даже слезы подступили.

Аришку было однозначно жалко. И пусть в результате жестокого розыгрыша Ирина останется хозяйствовать в чужом доме — ребенку-то это детского счастья не прибавит. Без отца, да еще с такой матерью…

Сразу видно — гром-баба. Рядом сидит мужик, вроде как родной муж, по крайней мере, Ирина-то уверена, что это муж, а она сама дрова тягает, печку топит. Такой бабе мужик вообще не нужен: сделал ребенка — свободен, гуляй, папаша. Но даже если ей не нужен помощник, Владимир не смог удержаться — не привык, чтобы в его присутствии женщины тяжелым трудом занимались. Он даже Наталье Станиславовне с генеральной уборкой помогал: диван, например, приподнять, чтоб она под ковер могла добраться пылесосом, или люстры протереть — не было у него сил взирать, как женщина, пусть даже получающая за это приличную зарплату, лезет по стремянке на четырехметровую высоту.

Чмокнув в румяную щечку племянницу, Володя прошел в комнату и грубовато отстранил от печки хозяйку. Взяв из лежащей на полу стопки старых газет одну, скомкал ее. Большим ножом настрогал от полена лучин, уложил конусом вокруг бумаги, сверху аккуратно положил пару не слишком крупных полешек. Поднес спичку. Робкий огонек лизнул мятую газету, словно пробуя на вкус, и побежал веселее, разрастаясь. Тяга была приличная, и Владимир похвалил про себя брата: молодец, Витька, труба почищена, заслонки ходят легко, в то же время плотно сидя в гнездах. Ну что ж, по крайней мере с пожарной безопасностью в доме все в порядке, хоть за это можно будет не волноваться, когда все закончится.

Лучины начали потрескивать, придавая напряженной обстановке уюта. Однако хозяйка, похоже, не собиралась менять гнев на милость. Легонько хлопнув дочь по мягкому месту, подтолкнула ее к столу, на котором стояли краски и банка с застоявшейся водой, при виде которой Владимира замутило: ну что за баба такая, даже воды ребенку не может поменять!

— Иди, детка, рисуй. Не мешай папе.

Девочка послушно взгромоздилась на стул коленками, изловчилась и села уже нормально. Коротенькие ножки в пестрых носках-тапочках смешно болтались, ударяясь о ножки стола. Украдкой оглянулась через плечо и улыбнулась "отцу". Владимир увидел в ее глазах неистребимое детское счастье, и почувствовал, как ком в горле, рассосавшийся было, пока он растапливал печь, наливается новой силой, разрастается до угрожающих размеров, норовя полностью перекрыть дыхание.

Не задумываясь, что делает, он подошел к племяннице, ласково потрепал ее по голове и чмокнул в макушку. Мягкие волосенки пахли сеном и ромашкой, и в душе больно кольнуло прошлым: так же пахли мамины волосы, только были они жесткие и седоватые.

Взгляд вновь упал на майонезную баночку. Чуть поверх края темной воды ярко выделялся засохший ободок неопределенного цвета. Не сумев перебороть неприязни к горе-хозяйке, Володя тщательно отмыл банку и, наполнив ее свежей водой из рукомойника, вернул Аришке.

К ужину его не пригласили. Не очень-то и хотелось: сойдя с поезда, Владимир долго не мог решиться на последний шаг. Зашел в вокзальный ресторан, и сидел там часа полтора, убеждая себя, что жутко проголодался. На самом деле просто не мог преодолеть страх перед чудовищным обманом, на который должен был пойти во имя искусства. Как оказалось, очень правильно поступил, иначе рисковал бы умереть от голода в отчем доме.

Посягать на хозяйскую спальню он не был намерен. В первые же минуты определил, что их с Витькой комната нынче безраздельно принадлежала Ирине. Та же, в которой привык видеть родителей, превратилась в детскую. А потому Владимиру пришлось довольствоваться проходной комнатой, так называемой залой, которая, как он теперь прекрасно знал, на залу не походила даже с очень большой натяжкой. Светло-бежевые полосатые обои, правда, чуть расширили пространство. Раньше стены были белыми, в крупных бледно-красных маках с зелеными листами, совсем не похожими на маковые. Маме очень нравилось, как они перекликаются с собственноручно вышитыми ею маками на шторах и декоративных подушечках-думках, выложенных горкой на диване.