Чужой, посторонний, родной... - Татьяна Туринская

Супруг отблагодарил ее одобряющим взглядом и поинтересовался у дочери:

— Так мы играть будем, или как? Или ужинать? Небось, голодная?

Мордаха с лучистыми глазенками радостно кивнула. Виктор поднялся с корточек и направился на кухню. Разложил по тарелкам жаренную с мясом картошку, сверху добавив глазунью. Усадил за стол Аришку, присел сам.

Иру никто не приглашал. Правда, она видела, что стол накрыт на троих, стало быть, ее там ждали. Но… не смогла. От аромата и голода текли слюнки, но она никак не могла переступить через гордость. Понимала, что не права — разве в его взгляде не крылась попытка примирения с нею? Разве не об этом же свидетельствовал вкусный ужин и полный чан воды в сенях, растопленная печь и заботливо сложенные рядом с нею поленья?

Однако гордость оказалась сильнее. Он что же, думает, что ее можно купить вот так, за понюшку табаку? Вернее, за кусок мяса с яичницей? Два года бегал по любовницам, последнюю неделю вообще дома не жил, а она вот, за кусок мяса, должна его простить? Хоть бы прощения попросил, хоть бы покаялся, пообещал взяться за ум. Нет, он просто нажарил картошки с мясом, и думал, этого вполне достаточно, чтобы загладить вину.

Ну что ж, не слишком-то и хотелось. Он лишь ради приличия предложил Ирине горячий ужин: как-никак, баба с работы пришла, устала. Не хочет — не надо. Зато Володя лишний раз убедился в правоте брата — попробуй с такой уживись. Стерва, она во всем стерва. Даже в обыкновенном ужине ищет причину для скандала. Ну и пусть сидит голодная — ему нет до нее никакого дела. Племянницу бы накормить, остальное неважно. А то мамаша, того и гляди, голодом ребенка заморит: это ж кому скажи — в доме никакой еды, кроме картошки и соленостей! Подходящий рацион для пятилетней малышки!

На следующее утро все повторилось: раннее пробуждение не по собственной воли, чашка жидкого чаю, побег за угол дома. Едва невестка с племянницей скрылись за поворотом, Владимир вернулся домой.

Печку топить не стал — поленьев, что Ирина подбросила с утра, хватит почти до обеда. А к вечеру он растопит по новой — зачем дрова зря жечь, Ирке с Аришкой они еще пригодятся. На скорую руку прибрал дом — девочка в спешке разбросала одежду по всем комнатам, да и посуду после завтрака хозяйка не помыла.

Поездка в магазин за краской и кистью, а потом на кладбище, не заняла много времени. На обратном пути Володя вновь заехал в магазин, подкупил продуктов: если мать не заботится о питании ребенка, придется заняться этим вопросом самому. Пожалуй, Витька был к ней слишком мягок: она, оказывается, не только стерва, но и пофигистка в самом худшем смысле. Запущенный случай: если уж матери наплевать, сыт ли ребенок, это вообще ни в какие ворота никаким боком.

А Аришка ему понравилась. Живая девчонка, сообразительная. Ишь, как поймала его с этим акилевром: "Ты же сам сказал: чего ты рычишь, а говоришь — ыкает". Интересно, неужели поверила? Забавно получилось, нужно будет непременно куда-нибудь вставить про этого акилевра. Только не в том романе, прототипом героини которого станет эта стерва. Нет, у такого замечательного ребенка и мать должна быть замечательная: тихая, спокойная, покладистая женщина, непременно любящая мать и жена. Заботливая, нежная. Такая, при взгляде на которую хотелось бы прикрыть ее от невзгод собственной спиной.

Наверное, что-то такое есть в каждой женщине, даже самой никудышной жене и безалаберной хозяйке. Ирка вон вчера так на него посмотрела, когда он Аришке про акилевра рассказывал. На него никто так раньше не смотрел. Таким теплом вдруг повеяло, такой доверчивостью и почему-то благодарностью. Словно она и в самом деле была рада возвращению "блудного мужа".

Интересно, почему Витька на ней женился? Стерва, изгоняющая мужа из собственного дома, пофигистка, не желающая кормить единственное дитя. Но ведь почему-то он на ней женился. Выходит, было в ней что-то такое, что заставило его принять решение в ее пользу. Неужели только беременность? Неужели и в самом деле пожалел сиротку? Как-то Ирина не слишком тянула на бедную сиротинушку. Вероятнее всего, сыграло то, что Витьке паршиво жилось без матери. Забеременела бы другая — на той бы и женился.

Или все-таки было что-то именно в Ирине? Не в сиротстве ее, не в Витькином сиротстве, не в беременности, а именно в ней самой? Владимир очень даже понял бы брата, если б тот признался, что женился ради вот этого ласкового взгляда. Его одного Володе хватило, чтобы осознать свою неприкаянность. Вроде и сложившийся человек, вполне успешный, удачливый писатель с огромной квартирой, машиной, некоторым счетом в банке и приходящей помощницей Натальей Станиславовной. А один ласковый взгляд посторонней, по сути, женщины, сразу просветил его насквозь: кто ты есть, Владимир Альметьев, он же Вовка Конкин, вечный Шарапов, если до тридцати трех оказался никому не нужным. И будь ты хоть трижды знаменитым писателем, а как человек ты не состоялся, покуда не оставил следа на земле в виде очаровательной ясноглазой девчонки Аришки.

Странное дело — он никогда раньше не задумывался о ребенке. О жене, о женщине — да, бывало. Не сказать, что часто, но не без того. А вот о детях… Как-то этот вопрос его совершенно не волновал. Он и без детей уже оставил след на земле — вон, в кабинете специальный шкаф стоит, предназначенный под романы Владимира Альметьева. Пока еще на нем много свободного места, только четырнадцать книг горделиво демонстрируют имя автора на корешке. Но ведь он еще слишком молод, у него еще все впереди — дайте время, и шкаф окажется мал для всех его детищ, придется заказывать новый, попросторнее.

А вчера, когда Аришка задала этот глупый вопрос про акилевра, что-то екнуло в груди. Или нет, раньше. Когда с порога бегом бросилась в его объятия, трепетно прижалась хрупким тельцем к чужому дяде. Даже нет, еще раньше, когда закричала в первый же вечер: "Папа!" От этого слова, гениального, великого в своей простоте, перехватило дыхание, как будто вся его жизнь вдруг перевернулась с головы на ноги: чем же ты занимался, Владимир Альметьев, он же Конкин, тридцать три года жизни, если некому назвать тебя этим замечательно теплым словом "папа"…

Он легко понимал желание брата расстаться с женой, и не только понимал — поддерживал его. Но Аришка… Витька ни словом не обмолвился о том, какая у него замечательная дочь. Не переживал, что после развода потеряет связь с очаровательным созданием, ласковым, доверчивым, сообразительным. Как пить дать потеряет: он ведь собирался осесть в Москве, а мегера наверняка останется здесь, в родовом гнезде Конкиных. Звучит, конечно, напыщенно до пошлости, но ведь по сути так и есть: этот дом строил дед Владимира и Виктора для их бабушки и сына Васи. Сюда же повзрослевший Василий привел жену Настеньку, здесь же родились близнецы. А теперь этот дом достанется совершенно посторонней женщине, хитрой, злобной и равнодушной даже к собственной дочери.

Володе не жалко было дома — он все равно не собирался сюда возвращаться. Просто было ужасно обидно, что в доме, где выросли они с братом, где родился и умер их отец, будет жить недостойный человек. Для Аришки ему ничего не было жалко, и дом этот для девочки подходил как можно лучше, вернее, она для него. Если б можно было оставить тут одну Аришку, без матери… Но пятилетнее дитя еще не может и не должно жить одно.